Но сам он, судя по всему, не виноват в ее смерти – с остальным пусть разбирается жена. К тому же зонт у него (зонты Кемаль изучил досконально!) довольно старый, с пришитой другими нитками спицей.

Что ж, кое-что начинает выстраиваться и обретать очертания… как толпа гостей при звуках полонеза, усмехнулся он про себя.

Надо было уходить, пока его не обнаружили, и Кемаль решил вернуться к Лизе. Что-то еще она хотела сказать, когда ее позвали.

Она стояла там же, в боковой кулисе, и внимательно следила за происходящим на сцене. Было видно, что ей это очень нравится, что она почти жалеет, что не может оказаться там, на балу, среди танцующих, что этот мир – театра, балета, кулис, музыки – манит ее, и она, как Золушка, рада бы ускользнуть в него от каких-то своих повседневных, наскучивших ей забот.

Она стояла спокойно, не шевелясь, но лицо ее танцевало. Кемалю стало неловко, как будто он подглядел что-то интимное, личное, не предназначенное для его глаз, как если бы она, к примеру, целовалась со своим музыкантом. Он сразу вспомнил, как она почти так же стояла под дверью репетиционного зала, когда он впервые ее увидел: тоже наслаждаясь зрелищем, и впитывая музыку, и чуть улыбаясь ускользающей непонятной улыбкой.

Лиза заметила его и кивнула, видимо, тоже помнила о незаконченном разговоре.

– Идите сюда, мы здесь не помешаем, – тихо сказала она. – Уже немного осталось: полонез – и все. Потом сразу второй акт, без антракта. Наверно, перерыв сделают.

Она хотела сказать что-то еще, но вдруг замолчала и, словно призывая к тому же и Кемаля, посмотрела на выстроившиеся на сцене пары.

«Когда это сделалось?» – удивился Кемаль. Только что (он сам это видел!) некоторые сидели, некоторые стояли в живописных позах, некоторые что-то танцевали, шут какой-то прыгал – и вдруг?..

«Это и есть ваш полонез?» – хотел он спросить.

И сейчас же в ответ что-то грянули струны, исступленно запели смычки, и торжественная и пышная, как королевская мантия, музыка поплыла над залом, требуя повиновения, молчания и почтительно склоненных голов.

Оркестр звучал слаженно и сильно, и танцоры, подчиняясь властному ритму, тоже слаженно и торжественно кланялись, и кружились, и перестраивались, и все это – музыка и танец – производило такое впечатление, как будто сейчас действительно распахнутся двери Альгамбры и в них появится как минимум английская королева.

Полонез звучал каким-то гордым гимном – лишь где-то в глубине этой мощной, как огромная волна, музыки тихо и волшебно перезванивались колокольчики, и им отвечала флейта, и вновь почти заглушали их виолончели и скрипки… так вот какой он, полонез!

И правда – красота и порядок, побеждающая мощь и сила! Только так и нужно начинать и заканчивать настоящие балы.

– Видели? – с каким-то почти безумным, как ему показалось, блеском в глазах повернулась к нему Лиза. Такой же вдохновенный блеск сверкал и в глазах танцоров, делая этот полонез неотразимым, побеждающим даже таких неподготовленных зрителей, как Кемаль… господи, ему почти захотелось танцевать там, среди них!

– Люблю я театр, – сказала Лиза, – ах, как люблю… я вчера подумала… в смысле я поставила себя на место убийцы. Зонт этот мне покоя не давал, – словно извиняясь за собственную глупость, пояснила она, и Кемаль быстро кивнул: кому, как не ему, знать все про не дающие покоя зонты! – Ну, я и попробовала… войти в роль, что ли. Представьте: они вместе входят в подъезд… как вариант, возможно и то, что убийца поджидал ее, но это дела не меняет. То есть меняет, но не с зонтом, – она приостановилась, запутавшись в словах, которые приходилось приспосабливать к музыке, и Кемаль снова кивнул, чтобы она продолжала. – Зонты у них в любом случае закрыты, правильно? Не шли же они до шестого этажа с открытым зонтом! Даже если они вместе шли под зонтом Пелин, то, скорее всего, у убийцы тоже был зонт, в такую-то погоду! Потом между ними что-то происходит, неожиданная ссора или какой-то особенный, напряженный разговор… или просто наступает тот подходящий момент, которого дожидался убийца, – Лиза говорила медленно, словно еще раз пытаясь представить себе, как все это могло происходить, и Кемаль невольно подчинился ее интонациям и тоже как будто вошел в тот подъезд – вместе с обреченной Пелин, ее самоуверенным убийцей, их проклятыми зонтами и следящей за всем этим Лизой. – Он начинает ее душить, но она же сильная, вон у них у всех мышцы как развиты… она борется и во время этой борьбы хватается за его зонт, случайно, скорее всего… и когда он ее сталкивает вниз, зонт падает вместе с ней. Убийца бежит вниз, хватает свой зонт: не оставлять же улику, на нем его отпечатки, микрочастицы, не знаю что еще – все же детективы читают, все знают про ваши экспертизы всякие. Выскакивает на улицу – а зонт не раскрывается! Сломался он! Тогда убийца, чтобы не мокнуть или чтобы не привлекать к себе внимания – человек без зонта в такую погоду, нонсенс! – бросается обратно в подъезд, хватает зонт Пелин и уходит с ним. А может быть, он вдруг сообразил, что на ее зонте могут остаться его отпечатки – если они шли вместе и он нес ее зонт! – последнее предположение, видимо, пришло ей в голову только что, и Лиза произнесла его с вдохновением первооткрывателя.

– А потом, – подхватил Кемаль, которому вдруг захотелось продемонстрировать ей, что ему понятен ход ее мысли и что сам он уже прошел этим путем, – он избавился от собственного зонта, засунул, например, в мусорный контейнер, да? И сделал две вещи.

Он сделал паузу, словно пропуская вперед свою даму: сейчас вам танцевать.

– Принес зонт Цветану… просто так, чтобы всех запутать… а что еще? Ну, вытер его как следует или вымыл, это понятно.

«Не додумалась!» – по-мальчишески обрадовался Кемаль и, дождавшись абсолютного внимания заинтригованной аудитории, торжествующе сказал: – А еще он купил себе новый зонт! Не мог же он на следующий день прийти в театр с зонтом Пелин!

Почему получилось так, что в этот самый момент вдруг стихла почти забытая ими музыка, умолкли виолончели, затаили дыхание альты и скрипки, и принялись перезваниваться и переговариваться с тихой флейтой хрустальные колокольчики… почему в царственный гром полонеза вдруг ворвалась эта волшебная, чуть звенящая тишина?..

Почему именно сейчас?! Но ведь так и бывает в жизни – такие совпадения, в которые трудно поверить, такие чудеса, которые в кино или книге мы сочли бы выдумками автора, такие головокружительные сюжеты и невероятные встречи… ах, чего только не бывает, сами знаете!

И слова Кемаля – по мановению не волшебной, а обычной дирижерской палочки, подчиненной партитуре и воле композитора, – прозвучали так, что их могли услышать все, кто находился по эту сторону кулис, и, может быть, даже те, кто был на этой стороне сцены.

Могли – но услышали ли?

Могли услышать – но могли ли понять?

Кемаль, ругая себя и коварный полонез, пытался объективно оценить свой промах: скорее всего, никто ничего не понял, собственно говоря, понять сразу это мог только один человек – тот, кто все это знал и сам.