Что он предпримет, если услышал?

Избавится от улики? Но что доказывает небрежно засунутый в шкаф пакетик с этикеткой?

Только то, что некто купил новый зонт, а в такую погоду в этом нет ничего удивительного: зонты долго не живут, убийца-ветер рвет их в клочья, ломает их тонкие кости, вырывает из рук и бросает со смертельной для этих хрупких существ высоты на мокрый асфальт или уносит на крыши, оставляя там умирать…

И тут скрипки грянули снова, и вступили за ними альты и виолончели, и зазвучала, нарастая крещендо перед финалом, вся сила и мощь полонеза. И вместе со скрипками, почти заглушенный ими, прозвучал какой-то странный звук – стон, вскрик или всхлип? – звук, похожий не то на человеческий голос, не то на плач лопнувшей струны.

«Что это было? – недоуменно переглянулись Кемаль и Лиза. – И… было ли?»

И в тот же миг разноцветный вихрь взметнулся на сцене, закружился и безудержно понесся прочь – за кулисы, мимо отшатнувшихся Кемаля и Лизы, мимо, мимо!.. Полонез прощально гремел, сверкал и искрился, вспыхивали в ярких лучах глаза и блестки, мчалась прочь пестрая, блестящая королевская свита.

А на смену этому великолепию, грому и многоцветию выступали под вплывающие прекрасные аккорды из темноты и неизвестности закулисья два простых и главных цвета, лебедиными и коршуньими крыльями парящие под облаками и царящие над нашей жизнью, – черный и белый, цвета добра и зла, дня и ночи, тьмы и света.

Цвета беззащитных длинношеих лебедей и питающихся убийствами и смертью коршунов.

Цвета наших душ.

«Неужели и правда?!» – Лиза с надеждой, все еще не веря, посмотрела в окно.

В ту сторону, которая всегда предвещала погоду. Там, среди разгоняемых с самого раннего утра ветром туч и облаков, ярко сиял голубым джинсовым лоскутом кусочек неба.

Настоящего измирского неба, по которому она успела соскучиться. После почти месяца непрерывных мучительных дождей, после надоевших дневных сумерек и ночного воя ветра, после ставшей привычной ноябрьской непогоды… неужели?!

Конечно, завтра уже декабрь – прошел этот отвратительный мрачный месяц.

Значит, можно поверить, что оно еще там – это голубое небо, настоящее небо, оно не смешалось с темной акварелью туч, не испачкалось, не разорвалось в клочья, не исчезло навсегда… а ведь где-то там еще должно быть и солнце, какая благодать!

Ветер, словно поняв, что ноябрь уходит, что кончилось его время и короткая – на тридцать дней! – злая власть, с утра принялся за уборку: разогнал тучи, высушил мостовые и тротуары, смел с глаз долой истерзанные листья и газеты. Город был почти готов снова засиять чистотой и той особой измирской яркостью красок, которую так любила в нем Лиза.

Как будто они – город и природа – тоже с замиранием сердца ждали этого дня.

Дня долгожданной премьеры многострадального «Лебединого озера».

Лиза снова придирчиво оглядела небо и землю: кажется, удастся выйти в туфельках и вечернем платье, какое счастье! Не весна, конечно, но все же все же… Как же, оказывается, надоели плащи и капюшоны, зонты и сапоги, свитера и брюки! Нет, только не сегодня – сегодня будет настоящий бал! Бал, на котором танцует не она, но разве это важно?

Не бал, а балет – две буквы разницы.

Лизу вдруг охватило предчувствие праздника, и она с удовольствием позволила этой радости распространиться по всему телу, словно глубоко вдохнула ее и задержала дыхание. Остановись, мгновенье: как давно ее не охватывали такие чувства, которые ей не приходилось бы подавлять, испытывая при этом стыд и недовольство собой за их появление.

Чего еще желать: на горизонте прояснилось, мостовая подсохла, и по ней приятно идти и постукивать каблучками, вечером она идет на премьеру, у нее есть красивое платье, а в театре ее ждут люди, которым она нужна и приятна, и мужчина, который влюблен в нее и в которого она, кажется, влюблена?

Она поймала себя на мысли, что ей хочется сделать какую-нибудь особенную прическу, и полюбоваться на платье, и, схватив его, закружиться по гостиной под одной ей слышную музыку – как вечно юные героини каких-то давно состарившихся, выученных наизусть книг и фильмов, собирающиеся на свой первый или очередной прекрасный бал.

Ожидаемый бал всегда прекрасен, не правда ли? Это потом он может стать разочарованием, он может не оправдать надежд или разбить сердце, и ты, закусив губу и пряча слезы, поймешь, что тебя не пригласят на мазурку, что все пропало – мазурка, бал, любовь и вся жизнь.

Но, доставая вечернее платье, мы ждем только хорошего.

«Кажется, я возвращаюсь… сама к себе, – подумала Лиза, – или… куда?»

Она устала от себя в навязанной ей в последние годы роли: слишком серьезно, слишком правильно и разумно, слишком одиноко и трудно… слишком скучно, в конце концов! Дни расписаны по минутам, чтобы не оставалось свободных: куда ты их денешь, эти остановившиеся мгновения, сядешь еще да задумаешься – и что тогда?

Проще было жить, заполнив весь день делами или иллюзиями дел, чтобы к вечеру, перебирая их в памяти, быть усталой, спокойной и довольной собой: все в порядке, ты все успела, тебе не о чем беспокоиться, спи… а утром, планируя череду дел нового дня, опять забыться сном жизни и не думать ни о чем постороннем, чтобы все успеть до следующего вечера.

Сколько таких дней и недель, месяцев и лет должно пройти, прежде чем мы оглянемся вдруг на них и с ужасом спросим себя: что это было? зачем? и это наша жизнь? чем мы заполнили ее, боже мой?!

Иногда нужно остановиться и вдохнуть немного счастья.

И вернуться к себе – тем, какими мы были когда-то, когда предстоящие балы нашей жизни были еще впереди и поэтому прекрасны и интересны.

«Кто пригласит меня на мазурку?» – хороший юный вопрос, не хуже, чем повзрослевший «Что есть истина?» и состарившийся «Зачем все это было?»

Платье было удачным: не слишком новое, ненадеванное, в котором невольно чувствуешь себя непривычно и неуверенно, и не слишком старое, которое перестаешь воспринимать как праздничное и особенное. Лиза надевала его всего два раза, на свадьбы родственников, и осталась довольна им и собой.

Она вынула его из шкафа, но кружиться не стала: смешно это все-таки, если тебе давно не восемнадцать. Нарядные туфли тоже были верными, проверенными друзьями, а для ощущения новизны – нитка черного жемчуга, которую она еще ни разу не надевала.

Этот жемчуг муж подарил ей на новый год, а она как-то неожиданно рассердилась (зачем мне это, ходить на рынок?!), наговорила ему неприятных вещей (если ты не живешь с нами и так озабочен зарабатыванием денег, зачем ты их так глупо тратишь?!), они шумно и нелепо поссорились, и жемчуг так и остался жить в бархатной коробочке. Лиза даже забыла о нем, потому что ее образ жизни не располагал к ношению жемчугов и бриллиантов… что ж, сегодня как раз кстати.