– Проснитесь, пожалуйста.

Голова повернулась, чихнула, кашлянула и прохрипела:

– Надоть чаво? Ты, што ль, Петьк? Нетуть ханки, всю выжрал!

– Нет, нет, вы сторож? Ключи от кладбища у вас?

– Ну… да… а ты хто?

– Иван Павлович Подушкин, сделайте одолжение, отопритеворота, заплачу вам за услуги.

– Ив-в-в-ван Па-а-авлович Подушкин, – неожиданнопрозаикалась голова.

Потом одеяло упало на пол. Под ним на голом полосатомматраце обнаружился хлипкий мужичонка в спортивном костюме грязно-канареечногоцвета и в огромных, перепачканных землей ботинках. Он уцепился трясущейся рукойза спинку, сел и в ужасе переспросил:

– Хто?

– Иван Павлович Подушкин.

Грязная длань стала быстро совершать крестное знамение.

– Свят, свят, сгинь, рассыпься.

– Будьте любезны, ключи от кладбища при вас? – решил яповторить попытку.

Хотя, похоже, успеха не добьюсь, у дядьки явно белая горячка,иначе с какой стати он трясется, крестится и несет чушь?

Продолжая дрожать, ханурик пошарил под подушкой, потом ссилой метнул в меня связку.

– Забери и провались в преисподнюю.

Я едва успел отскочить в сторону, а то бы тяжелые ключи наржавом кольце ударили меня прямо в лоб.

– Ну, тебя только за смертью посылать, – нудила маменька, –принес?

Я показал связку.

– Вот.

– Отпирай.

Ключ неожиданно легко повернулся в замке, я ступил надорожку и невольно вздрогнул. Интересно, почему на кладбище всегда так неуютнои неприятно? Вот сейчас стоим в совершенно прелестном месте, пейзаж словнонарисован кем-то из русских передвижников. Могилы, чуть покосившиеся деревянныекресты, слегка оббитые каменные надгробья, тут и там почти распустившаясязелень на ветках, на небе ярко сияет полная луна, и тишина стоит невероятная.Казалось бы, в этом месте захочется остаться подольше, насладиться покоем. Аннет, отчего-то озноб и холод пробирают до костей, а из глубины души поднимаетсястрах.

– Вера, – шепотом спросила маменька, – теперь что делать?

– Николая ждать, – так же тихо ответила астролог, – он самвсе найдет, нам только надо танец сплясать.

– Танец? – насторожился я. – Зачем?

– Иначе мандрагора не дастся.

– А как он ее отыщет? – шипела маменька.

– По приметам.

– Каким?

Чтобы не слушать дурацкий разговор, я пошел по центральнойдорожке, читая эпитафии. Впереди замаячило нечто круглое, вроде неработающегофонтана, рядом стояла скамейка. Я опустился на сиденье, достал сигареты иувидел огромный памятник из черного камня с синими сверкающими вкраплениями.Вот уж не думал, что на сельском кладбище можно обнаружить подобную могилу. Наполированной плите золотом горела надпись: «Здесь упокоился раб божий Иван сынПавла Подушкина 1882 лета на девяносто пятом годе своей жизни. Господи, уповаемна милость твою, прими в царствие небесное недостойного, но праведного».

Мне стало нехорошо. Первый раз я встретился со своим полнымтезкой, и где? На кладбище. Одно утешение, что этот Иван Павлович Подушкин безмалого не дотянул до ста лет, может, и мне суждена долгая жизнь? Кстати, вполневероятно, что мы с ним дальние родственники. Род Подушкиных древний, и было ихне так уж много. Ну да о своем генеалогическом древе я уже рассказывал.

Может, здесь сохранилась книга, в которой регистрировалипокойных? Интересно бы в ней покопаться… И тут ледяная рука схватила меня заплечо.

– Мама! – от неожиданности заорал я.

– Вава, – недовольно воскликнула маменька, выныривая из-замоей спины, – просила же называть меня Николеттой! Неужели трудно запомнить.Право, если мужчина в возрасте обращается к молодой женщине: «Мама», это звучитпо меньшей мере глупо.

– Я просто вскрикнул от неожиданности.

– Кричи сколько угодно и что хочешь, но только не слово«мама», пошли.

Подталкиваемый маменькой, я двинулся по дорожке влево. Яснотеперь, отчего сторож швырнул в меня связку ключей. Я представился ему пополной программе, назвался громко: Иван Павлович Подушкин, вот ханурик,пропивший последний ум, и решил, что видит ожившего покойника. Очевидно, онработает здесь давно и знает уникальные старинные памятники наперечет.

– Ваня, сюда, – толкала меня Николетта, – боже, как с тобойтрудно, налево, прямо, стоп!

Но я уже и сам остановился, потому что уперся в забор.Справа по курсу виднелся Николай.

– Живо втыкайте ветки в волосы, – велел он.

Прекрасно понимая, что стану похож – ни больше ни меньше –на тушканчика в бигудях, я тем не менее повиновался и украсился жесткимипрутьями, поданными Верой. Затем мы встали в круг, взялись за руки и принялисьводить хоровод, Николай безостановочно выл:

– Эхря, махря, бахря…

Может, слова звучали по-иному, но мне они слышались именнотак. На небе появилась тонкая светло-желтая полоска.

– Вера, лопату, – приказал Николай.

Жена быстро подала ему совочек, таким дети обычно делаюткуличики.

Николай отшатнулся:

– Вера! Ты протянула мне его левой рукой.

Супруга быстро исправила оплошность.

– Теперь закрыли глаза и не смотрите на меня, иначеослепнете! – выкрикнул Николай.

Я зажмурился и окончательно обозлился на себя. Глупееповедения и не придумаешь.

– Вот она! – завопил целитель.

Я приоткрыл одно веко. Пальцы Николая сжимали корявую штуку,то ли обломок ветки, то ли кусок корня.

– А почему мандрагора не кричала? – некстати проявилалюбопытство Николетта.

– Потому что добровольно далась, без насилия, – ответилНиколай, – поехали домой, берите свечи, надо идти с зажженным огнем до машины.