многоцветии и полноте. Этот инструмент мог служить Леоноре д'Эсте таким пособием для овладения хроматическим письмом, какого не было в распоряжении её коллег. Наконец, Страс отмечает, что опись ценных вещей, хранившихся в семье Эсте, включает «pietra da contrapunto» (букв. «камень для контрапункта»). Вероятнее всего – крупную плиту или доску, на которой удобно было работать над большой по формату полифонической партитурой.

Страс приводит множество доказательств авторства Леоноры. Некоторые из них просты: Антонио Гардано, занимавшийся переизданием мотетов из сборника «materna lingua» после их первой публикации, имел деловые связи в Ферраре, тесно сотрудничая с композиторами, близкими дому Эсте. В той же серии были напечатаны сборники учеников Вилларта – Чиприано де Роре и уже упомянутого Виолы – конечно, с указанием авторства. Другие аргументы Страс вовлекают читателя в настоящую детективную игру: особая интеллектуальная тайнопись была характерна для ренессансной музыки. В недрах безмятежной, величественной красоты её звучания помещались закодированные знаки и символы, понятные посвящённым и несущие немузыкальную информацию. К примеру, многое в мотетах настойчиво указывает на св. Клару Ассизскую – покровительницу монастыря Corpus Domini. Это и включение песнопений, звучавших в праздник её памяти, 11 августа, и укрытие в полифонических хитросплетениях распева, который соответствовал молитве этой святой[454]. Ещё один францисканский[455] след – использование покаянного текста, автором которого считается папа-францисканец Сикст IV, – «Ave sanctissima Maria». Рядом с ним особенно многозначительно выглядит «Sicut lilium» – текст из Песни песней, открывавший службу во время важнейшего для францисканцев праздника, Дня непорочного зачатия Девы Марии, учрежденного всё тем же папой.

Особенно интересные «улики» указывают на принадлежность автора мотетов к дому Эсте – или его экстраординарную, необъяснимую информированность о музыкальных традициях этого клана. Одно из песнопений в честь св. Клары украшено интеллектуальным кунштюком – техникой под названием soggetto cavato[456]. На первый взгляд она проста и связана с сольфеджированием – т. е. пропеванием названий нот, которые берут вокалисты, как на уроке сольфеджио или в мюзикле «Звуки музыки». Но представьте теперь, что от названий нот – до[457], ре, ми и т. д. – остаются лишь гласные, которые прячутся в хитро подобранный молитвенный текст. Так, слово «Salve» поётся на нотах фа и ре, соответствующих ему по составу гласных: названия нот теперь невидимы, но их можно логически «добыть» из латинских слов. Этот вид музыкальной криптограммы некогда придумал Жоскен Депре[458] – капельмейстер при дворе деда Леоноры, Эрколе I д'Эсте, и с тех пор тот служил чем-то вроде секретной семейной интеллектуальной игры. В мотете, открывающем сборник, таинственный автор цитирует и самого Депре – а именно одну из его духовных работ, тоже созданную во время службы в Ферраре и ставшую своего рода талисманом для композиторов, работавших у Эсте: на протяжении XVI в. мотив из неё появляется у разных авторов в виде цитаты с полдюжины раз. В другом номере[459] спрятана аллюзия на упоминавшегося уже Вилларта, причём именно на раннее его сочинение феррарских лет, написанное на тот же, что и в мотете, текст.

Жоскен Депре, Missa Hercules Dux Ferrariae: VIII. Miserere, mei Deus

«Sicut lilium», № 16 из сборника «materna lingua», открывается медленным каскадом нисходящих голосов, чудесно обманывающих слух так, что создаётся акустическая иллюзия бесконечно распахивающегося пространства, как в зеркальной комнате. Иллюзорность – главное качество этой музыки. Скользя в зауженном, сжатом диапазоне, пять голосов уклоняются друг от друга, ныряют, зависают, снижаются и снова набирают высоту, и каллиграфическая красота выписываемых ими фигур всё время занимает слух, не давая ему осознать, что полифония эта жёстко ограничена: она сделана из пяти голосов, почти одинаковых по диапазону. Иллюзией, миражом остаются и женщины, которые пели эту музыку 500 лет назад, уже тогда спрятанные от чужих глаз, и её анонимная создательница, и героиня – Суламифь, на миг появляющаяся на страницах Писания, будто в полуосвещённом окне. Ветхий Завет считается (и действительно является) историей мужчин. Однако женщины в Книгах Царств – горячо влюблённые Михаль и Суламифь, несчастные Тамара и Вирсавия и даже загадочная девочка-подросток Авишага – едва намеченные, почти воображаемые, часто известные нам лишь по одной ситуации или фразе – тревожат разум читателя своей иллюзорностью, всегда ускользая от него, «словно серна, словно оленёнок по горам благовонным»[460].

Глава 15

Невозможно отобразить страницу

Роберт Шуман

1810–1856

баллада «Валтасар» на стихи Генриха Гейне для низкого голоса и фортепиано, ор. 57

YouTube

Яндекс. Музыка

После смерти Соломона его империя разделилась надвое. На закате правления царь, унаследовавший любвеобилие своего отца Давида, стал сооружать языческие святилища для бесчисленных жен, среди которых было много иноземок. Бог с горечью пообещал «вырвать царство»{222} у сошедшего с пути праведности Соломона, но позволил ему спокойно сойти к праотцам, уважая память Давида; а вот сын Соломона Рехавам[461], рождённый язычницей-аммонитянкой, уже не удержался на троне единого царства. Монументальная строительная программа Соломона подточила к тому времени терпение израильтян. Рехавам же в безумной гордыне пообещал ещё увеличить подати и повинности[462], после чего вспыхнул бунт, и империя развалилась по давно уже наметившемуся шву. Ещё в начале Второй книги Царств Иудея, родная земля Давида, короновала его, пока Израилем правил сын Саула Иш-Бошет. Именно в землю колена Иуды предпочёл сначала вернуться Давид после бунта Авшалома; позже, во время очередного восстания[463], только иудеи пребывали сплочёнными вокруг царя. Так, Иудея – всё, что осталось Рехаваму: два еврейских колена[464] из двенадцати. Остальные десять племён вошли во вновь образованное Северное Израильское царство под началом руководителя восстания: им был человек по имени Яравам[465], некогда – прораб на одной из грандиозных строек Соломона.

Принадлежавший иудеям Иерусалим, где находился Храм, оставался пока общим для всех колен сакральным центром, и Яравам ощутил потребность отмежеваться от дома Давида ещё и в отношении религии. Так возник культ, имевший недвусмысленно политический характер: Яравам приказал воздвигнуть двух золотых идолов-тельцов, на холмах как грибы выросли капища, а царь самостоятельно совершал воскурения в святилище, сооружённом в Бет-Эль – том самом месте, где когда-то увидел небесную лестницу Иаков. Дальнейшее – вторая половина Третьей и вся Четвертая книга Царств – составляет печальное, мучительное чтение. Около двух веков[466] два царства находились в более или менее вялой вражде, с переменным успехом лавируя между заведомо превосходившими их силами с юга и севера – Египтом и арамеями со столицей в Дамаске. Повествование ведётся параллельно об Иудее и Израиле, то и дело переключаясь между ними; хронология правления царей на юге и севере, разумеется, не совпадает, а имена их будто намеренно начинают повторяться, как в дурном сне. Повествователь и сам зачастую описывает их схематично и без интереса. Один за другим цари на севере впадают во всё более чудовищные культы; в наказание язычникам умирают их собственные дети{223}, крутится кровавый калейдоскоп переворотов{224}, воздвигаются жертвенники Ваалу, свирепствуют войны и голод; в осаждённой арамеями столице Северного царства – Самарии – израильтяне доходят до каннибализма{225}. На юге вроде бы всё обстояло чуть лучше – в основном власть там переходила от отца к сыну, а колесничие и прочий сброд не закалывали опьяневших царей во время пиршеств[467]: из любви к Давиду Бог не прерывал его династию. Кроме того, Библия отмечает, что некоторые иудейские цари пытались вернуться на путь единобожия – о Храме заботился Аса{226}, «по пути отца своего Асы»{227} следовал его сын Ехошафат, ремонтом Храма{228} занимался царь Йоаш{229}, которого годовалым младенцем спрятали от бойни, начатой среди наследников престола его бабкой, и возвели на трон в семь лет. Но, несмотря ни на что, юг также постепенно погружался в язычество: уже при сыне Соломона Рехаваме Иудея покрылась варварскими святилищами, процветали культовые оргии{230}, а некоторые царствовавшие в Иерусалиме монархи из дома Давида были ничем не лучше северных.

В то же время настоящие герои этих книг вовсе не цари. Во времена