распада и разложения монархии брезжит эра великих пророков. Или скорее – прорезает небо электрической вспышкой, если учесть, что первой из таких пророческих фигур оказывается монументальный, страстный, жёсткий, саркастичный Илия, из-под земли вырастающий в первой строке 17-й главы Третьей книги Царств, без всякой прелюдии или представления читателю. Появление Илии закономерно: чудеса и служение этого пророка пришлись на царствование израильского царя Ахава, в языческих непотребствах дошедшего до такого абсолюта, что ещё долго его фигура служила повествователю мерилом испорченности остальных царей. Одно из изумительнейших мест рассказа об Илии – столь же красивое, сколь трудное и для понимания, и для перевода – его разговор с Богом на горе Хорив, куда он в отчаянии удаляется после того, как жена Ахава, фанатичная язычница Изевель[468], грозит ему смертью. «Господь сказал: "Выйди и встань на горе пред Господом – и пройдёт там Господь. Будет пред Господом великий и мощный вихрь, что рушит горы и валит скалы – но не в вихре Господь. После вихря – землетрясение, но не в нём Господь. После землетрясения – пламя, но не в нём Господь. А после пламени – шёпот, тихий и тонкий"»{231}. Последние слова нельзя перевести точно: в разных версиях библейского текста этот трансцендентный божественный шум описан как «трепет», «шёпот», «веяние ветра», «нежный звук безмолвия». Однако ясно одно: Илия – громовой пророк, неоднократно призывавший на землю потоки пламени, предупредивший некогда Ахава, что дождь в Израиле пройдёт только по его, Илии, слову (и когда он пролился, это был страшный дождь), в русском народном поверье связанный с летними грозами, – наконец, пророк, среди вихря живым взятый на небо в знаменитой «огненной колеснице с огненными конями»{232}, получает удивительное знамение: Бог – в чём-то чуть слышном, неуловимом, исчезающем в тишине.

Преемником Илии стал его ученик, пророк Елисей[469]. Его деяния не раз спасали Израиль от врагов, однако особенно трогательны маленькие, «частные» чудеса Елисея, подробно описанные в Четвёртой книге Царств: то он вызволяет из нищеты бедную вдову, у которой волшебным образом не заканчивается масло, то дарует сына бесплодной паре, а позже воскрешает ребёнка, когда мальчик умирает; то очищает испорченный суп, то заставляет всплыть обронённый в воду топор[470]. Однако ни праведность Елисея, ни даже кровопролитная «чистка» Северного царства от язычества, предпринятая Еху{233}, царём, которого он помазал, не могли отменить неминуемого: всё сильнее шатаясь под властью порочных владык, Израильское царство рухнуло под натиском Ассирии – новой грозной империи, пришедшей с севера. Еврейское население было депортировано, а территорию бывшего Северного царства заселили выходцами из ассирийских провинций. Иудея выстояла немного дольше, хотя рассказ об этом проникнут ощущением близкой катастрофы и похож на агонизирующие качели: добродетельный царь Хизкия[471], которого рассказчик сравнивает с самим Давидом, сменён Менашше[472], погрязшим в колдовстве и человеческих жертвоприношениях; наоборот, Йошия[473], последовавший за ним, подверг Иудею шоковым мерам по борьбе с язычеством, – но всё тщетно: попав вначале под власть Египта, Южное царство погибло от удара ещё одной политической силы. Вавилонский царь Навуходоносор II отправил иудейского царя Иехонию в тюрьму, посадил в Иудее вассала, а когда тот попытался восстать, вторично осадил Иерусалим[474]. После мучительной блокады город был разрушен, Храм – осквернён и разграблен, а население – угнано в рабство. Так началась история знаменитого Вавилонского пленения.

За полтора десятка лет до этой катастрофы, ещё при отце Иехонии, жестоком и распущенном царе Иоакиме, Навуходоносор, который уже перехватил Иудею у египтян, распорядился набрать юношей из иерусалимской аристократии и отправить их в Вавилон. Там их должны были обучать языку, местной письменности и обычаям; так вавилонский царь стремился создать слой лояльной элиты, которую можно было бы затем использовать в аппарате контроля над Иудеей. Среди евреев, оказавшихся при дворе Навуходоносора, был юноша по имени Даниил: в будущем – один из великих пророков. Его история, рассказанная в одноимённой книге[475], отчасти вызывает в памяти историю Иосифа. Даниил тоже был красив, талантлив и праведен; он оказался в самом сердце чуждой ему языческой державы, а главное – обладал таинственным даром интерпретации снов и из-за этого был возвышен иноплеменным царём, которого посещали тревожившие его видения. Даниил оставался «главой магов»{234}, как именовал его Навуходоносор, но на самом деле был кем-то вроде «представителя» единого Бога при вавилонском дворе вплоть до заката этой державы, т. е. около 70 лет. История её краха тоже связана с Даниилом как толкователем мистических смыслов; театральная, таинственная и страшная, она представляет собой один из самых великолепных эпизодов Библии. Потомок[476] Навуходоносора, молодой вавилонский царь Валтасар, повелел устроить пиршество в свою честь, во время которого, глумясь над Богом, он и его свита пили вино из сакральных сосудов, прежде находившихся в Храме Соломона. Внезапно все увидели парящую в пустоте человеческую ладонь, которая чертила буквы на стене зала; к ужасу Валтасара и его сановников, надпись оставалась совершенно непонятной для всех, кто пытался её прочитать. Сделать это смог только Даниил: «А написанное здесь читается так: "Мене, мене, текел, у-фарсин". Смысл этих слов таков: "Мене" – исчислил Бог дни царствования твоего и положил ему предел. "Текел" – взвешен ты на весах и оказался слишком лёгким. "Перес" – разделено твоё царство и отдано мидийцам и персам»{235}. Так и случилось – той же ночью Валтасар был убит, а Вавилон пал под натиском персидского царя Кира. До указа о восстановлении Храма в Иерусалиме оставалось около года[477].

5 мая 1828 г. из Аугсбурга в Мюнхен направлялся в почтовой карете молодой человек. Юноша недавно окончил гимназический курс и готовился приступить к учёбе на юридическом факультете Лейпцигского университета; эта поездка была его первым значительным путешествием из родного дома на востоке Германии. Через месяц ему должно было исполниться 18. Карета двигалась небыстро: чтобы покрыть расстояние[478] между двумя городами, ей потребовалось около десяти часов. Мы можем предположить, что в пути мысли юноши то и дело обращались к главной надежде, возлагаемой им на столицу Баварии, – познакомиться там с поэтом, которым он восхищался. То был Генрих Гейне, к 30 годам уже снискавший славу превосходного литератора, ироничного публициста, а главное – диссидента и поклонника Наполеона, раздражавшего австро-прусскую цензуру. Юношу звали Роберт Шуман: он ещё не знал, что вместо юриста станет композитором, как не подозревал и о том, что 12 лет спустя напишет свою первую песню на слова любимого поэта – ею стала баллада «Валтасар».

Впервые опубликованное в 1822 г., стихотворение Гейне «Валтасар» пять лет спустя вошло в прославленный сборник – четырёхчастную «Книгу песен», собравшую его лучшие ранние работы; там оно помещалось в части, озаглавленной «Страдания юности» и в подразделе «Романсы». Настоящим именем поэта было Хаим, в семье его называли Гарри; Генрихом Гейне стал лишь в 1825 г., когда перешёл из иудаизма – религии своей семьи – в протестантизм, ища в этом прежде всего карьерной пользы и повышения социального статуса[479]. В юности Гейне увлекался еврейской историей, некоторое время был секретарём в общественно-интеллектуальном кружке, основанном берлинскими гебраистами[480], и одним из предтеч «Валтасара», по словам поэта, был литургический гимн на иврите – «В полночный час»[481], размышляющий о важных событиях еврейской истории, свершавшихся под покровом ночи. Среди них, конечно, – пир Валтасара, и стихотворение Гейне начинается именно во тьме:

Полночный час уж наступал;Весь Вавилон во мраке спал[482].

Другим импульсом для «Валтасара» могла быть драма гёттингенского поэта Кристиана Штольберга с таким же названием (1787), но наиболее близкий источник вдохновения – стихотворение Байрона «Видение Валтасара» из сборника «Еврейские мелодии» (1815). Несомненность этого влияния вносит некоторую путаницу в хронологию работы над стихотворением: позже Гейне утверждал, что «Валтасар» – очень раннее сочинение, написанное им чуть ли не в 17 лет, в то время как немецкий перевод стихов Байрона увидел свет лишь