Разве что заасфальтированная полоса дороги указывала, что это не какой-нибудь безлюдный мир из историй Жюль Верна. Городок они оставили на закате, а когда заметили еще одну ферму, на пустыню уже опустилась темнота, и потусторонний свет фар выхватывал плоскую каменистую землю. Томми сидел, прислонившись лбом к металлической окантовке окна, приятно холодящей горячую кожу, и напрягал глаза, тщетно пытаясь высмотреть хоть что-нибудь за пределами освещенного участка. Пустота пугала его, и он испытывал благодарность, когда время от времени в луч света выскакивал кролик и так же быстро исчезал во мраке. Луна висела над горизонтом бледным, слегка зеленоватым полумесяцем. Всякий раз, когда дорога сворачивала, полумесяц исчезал за далекими холмами, а появлялся уже немного ниже. В конце концов он пропал да так и не вернулся. Пара-тройка звезд в черном небе походили на потускневшие блестки на выброшенном костюме.

Марио беспокойно вздыхал и двигал ногами в темноте, потом наклонился снять плетеные мексиканские гуарачи. Рубашку он расстегнул до пояса. Анжело зажег спичку, и в короткой вспышке Томми увидел Папашу Тони, похрапывающего с откинутой головой и открытым ртом. Анжело принялся насвистывать — тихо, едва слышно сквозь шум мотора. Марио скрестил ноги, зевнул и снова заерзал.

— Тебе хватает места? — пробормотал Томми. — Я тебе мешаю?

— Нет, — прошептал Марио. — Но если хочешь поболтать, двигайся ближе, а то Папашу разбудим.

Томми скользнул к нему.

— Хотел спросить, спишь ли ты.

— Да нет. А ты хочешь спать?

— Немножко.

На самом деле от созерцания бескрайней одинокой темноты за окном Томми стало слегка не по себе. Он никогда не слышал слова «агорафобия», но мучился смутным страхом перед огромным открытым пространством и чувствовал себя лучше, находясь поближе к Марио.

— Все равно поспи. Вот, обопрись на меня, если хочешь, и отдохни.

Сигарета Анжело погасла. Он по-прежнему насвистывал простенький нескончаемый бесцельный мотив. Папаша Тони сопел. Свет фар неустанно глотал бесконечные мили дороги.

Томми вдруг вспомнилась ночь, когда Марио вез его с пляжа. Та же тихая убаюкивающая близость. Он закрыл глаза, пытаясь вернуться в давешнее дремотное состояние. Позволил себе слегка откинуться на Марио и обнаружил, что сонливость — вместо того, чтобы надвигаться — идет на убыль. Марио обхватил мальчика рукой. По-прежнему притворяясь, что засыпает, Томми уронил голову ему на плечо. Ну ты и сопляк… Большое дитя! Давай уже на колени ему залезь, как четырехлетний. Томми вспомнил, как в раннем детстве сидел на коленях у взрослых. От женщин всегда пахло пудрой и сладкими духами. На мужских коленях было приятнее.

Напускная дремота перешла в полусон. Марио никогда прежде его не трогал…

Томми моргнул, поражаясь собственным мыслям. Работая, они с Марио касались друг друга почти постоянно: руки, запястья… Они практически всегда так или иначе были в физическом контакте. А еще устраивали шуточные потасовки, боролись, толкались… И все-таки сейчас был первый раз, когда они коснулись друг друга. Хотя нет, второй. Первый случился, когда Марио вернулся из Санта-Барбары. И конечно, была еще ночь, когда они ехали с пляжа. Но тогда Томми слишком крепко спал, чтобы все как следует прочувствовать. Зато теперь ощущения были вполне явственными. Его щека лежала на мягкой шероховатой ткани рубашки. Тыльная сторона ладони касалась кожаного ремня. Бедро его прижималось к бедру Марио. От парня всегда пахло гвоздикой и — чуть заметно — потом. Теперь же прибавился еще и слабый запах шоколада. Осознав вдруг слишком тесную близость, Томми заворочался, притворяясь, будто проснулся, и немного отодвинулся.

— Все нормально, — прошептал Марио ему на ухо. — Спи.

Томми не ответил. Ему снова стало стыдно. Но все же он не стал двигаться на свой край сиденья, как собирался вначале, а через секунду Марио снова притянул его к себе. Без видимой причины почувствовав себя глупо, Томми сделал вид, что соскользнул в сон: сопеть не стал, но задышал глубже. Теперь ему действительно хотелось спать.

Через некоторое время Томми сквозь сонную пелену понял, что Марио очень осторожно поглаживает его по предплечью. Он шевельнулся, и Марио тут же замер. Ладонь его неподвижно лежала у Томми на плече — словно бы просто придерживая на случай резкого поворота.

Томми тоже не шевелился и не открывал глаз, только вжимался лицом Марио в плечо — во тьме, которая походила на темноту глубокого сна. Он слышал, как Марио дышит, чувствовал, как поднимается и опускается его теплая грудная клетка. Возможно, Марио тоже спал. Но была в нем эта странная выжидающая настороженная неподвижность.

И вдруг Томми понял: Марио ждет от него какого-то знака. Прекрасно знает, что он не спит, но зачем-то хочет удостовериться, что он продолжит притворяться.

Изображать спящего стало почему-то очень важно. Томми опять заерзал, вздохнул, придвинулся немного ближе и почувствовал, как Марио задержал дыхание. В голове будто лампочка загорелась: той ночью в доме… Он тоже знал, что я не сплю…

Полностью сознавая, что делает, Томми, по-прежнему вжимаясь лицом Марио в плечо, одной рукой обнял его за спину. Это движение и стало заветным знаком: Марио задышал свободнее, Томми ощутил, как хватка на его плечах крепнет, но продолжал жмуриться и прятать лицо. Ладонь Марио начала двигаться по его телу, опустилась к пояснице и ниже, коснулась бедра, скользнула в широкую штанину шорт. Теперь Томми безошибочно знал, что за возбуждение шевелилось внутри — неожиданное, нежеланное… но, как ни странно, приятное.

Где-то на заднем плане проскользнуло полузабытое воспоминание о вороватом эксперименте с одноклассником много лет назад. Мы же совсем детьми были, дурачились — вот и все. Как-то отец предупреждал, что порой мальчикам следует вести себя очень осторожно с некоторыми мужчинами. Он дал им имя: извращенцы. В устах отца это звучало чем-то отвратительным, и Томми разрывался между омерзением и неясным любопытством. Сделавшись взрослее, он стал находить эту мысль раздражительно-интригующей. Узнал слово «гей» и начал обращать внимание на несоответствия, указанные школьными друзьями.

Из разговора с отцом у него осталась туманная мысль, что не следует мешкать в общественных уборных, потому что там к нему могут пристать всякие неприятные незнакомцы с