подопечных; более поздние соборы осудили эту практику. В начале XVII века один баварский документ все еще критиковал обычай ремесленников ходить с процессиями, неся фигурки святых, в плохую погоду и бросать их в воду; это весьма бесчестило «наших дорогих святых Божьих»[595].

Возмутительные осквернения изображений иногда происходили задолго до Реформации, особенно в связи с военными конфликтами. Например, летописец Лаврентий из Бржезовой клеймит чешских таборитов как богохульников: они поместили изображение Христа, едущего на осле, на стене капеллы в Пражском Граде и богохульствовали: «Если ты Христос, то благослови Мейссен». После этого они столкнули фигуру со стены[596]. Если фоном гуситских войн был религиозный конфликт, то ведшаяся с большой жестокостью Старая Цюрихская война между Цюрихом и конфедератами в середине XV века была в чистом виде борьбой за политическую власть. Согласно свидетельству очевидца, швейцарские ландскнехты не только разграбили сокровища местной церкви в Хоргене в 1444 году. Они также сбивали статуи святых своими алебардами и протыкали фигуру Христа, висящего на кресте, копьями. Они убрали статую Марии из освященного пространства, поставили ее у двери и насмешливо приветствовали ее как «фрау Мец», привратницу борделя. Как бы оправдывая эти оскорбительные слова, они «вели себя нецеломудренно с женщинами» в той же церкви и даже «нагадили» на алтарь[597].

Оскорбления, демонстративная сексуальная распущенность, скатологическое замусоривание, наконец, насильственное нанесение увечий – высокий потенциал агрессии кажется поразительным. Однако, как и в случае с грубыми ругательствами и проклятиями, было бы поспешно интерпретировать действия иконоборцев как выражение нерелигиозности и неверия. Ландскнехты в Хоргене нападали не на Распятого Христа или Богоматерь как таковых, а на определенные культовые изображения, которые считались святыми покровителями враждебных цюрихцев. Своими насильственными оскорбительными действиями ландскнехты оспаривали власть этих покровителей, доказывая тем самым бессилие противников. Возвращаясь из военной кампании, те же люди шли к «своей» Госпоже из Айнзидельна, чтобы поблагодарить за защиту и помощь, и не видели в этом никакого противоречия с предшествующей профанацией хоргенского образа Девы Марии. Как и в случае с другими кощунственными речевыми актами, здесь действует то же самое: то, что на первый взгляд кажется оскорблением потусторонних сил, на самом деле было агрессией, направленной против вполне мирского противника.

Не все нападения на изображения в дореформационный период осуществлялись в русле такой коллективной логики; встречались также индивидуальные оскорбления и нападки на культовые изображения. Нашумевший случай произошел во Флоренции в июле 1501 года[598]. Антонио Ринальдески, член семьи магнатов, во время игры в кости в таверне «У смоковницы» проиграл деньги и одежду. Пьяный и разгневанный, он покинул место происшествия и стал хулить Пресвятую Матерь Божью. Дойдя до площади с церковью Санта Мария де Риччи, он набрал горсть сухого конского навоза и бросил его во фреску над порталом церкви с изображением Благовещения. Часть грязи прилипла к изображению и привлекла внимание общественности. Ринальдески был пойман, сознался и был приговорен к смертной казни в ходе ускоренного судебного разбирательства. Вероятно, из страха перед публичным линчеванием он необычным образом – ночью и в тумане – был повешен на оконном кресте дворца Барджелло. Большое внимание, уделенное этому гнусному деянию, вероятно, по крайней мере отчасти объясняется религиозно накаленной атмосферой, царившей в годы, последовавшие за смертью радикального проповедника-доминиканца Савонаролы; его сторонники по-прежнему доминировали в городской политике. Вероятно, уже год спустя был создан цикл изображений, показывающих проступок человека, подстрекаемого дьяволом, его заключение, осуждение и наказание, а заканчивающийся борьбой ангелов и демонов за душу раскаявшегося грешника. Вероятно, этот цикл был создан для оратории, который должен был стать достойным обрамлением весьма почитаемому культовому изображению. Очевидно, богохульство Ринальдески привело к подъему местного культа изображения.

Против культа образов

Однако с Реформацией система координат иконоборческих действий коренным образом изменилась, примером чему может служить иконоборческая акция Ули Андерса из Цюриха, который объявил «идолов», то есть все изображения, бесполезными. Таким образом, он сформулировал позицию, критикующую изображения, которая должна была приобрести все больший вес в начале 1520-х годов и в долгосрочной перспективе расколоть движение Реформации. Это был не первый и не последний случай, когда в христианстве возникли разногласия по вопросу изображений[599]. Ули Андерс видел в образе распятого Христа «идола», кумира, который склоняет верующих к идолопоклонству. Таким образом, Андерс расквитался с обвинением в богохульстве, выдвинутым против него почитателями изображений. В 1526 году некий Фридлин Ибергер растоптал ногами распятие в часовне и категорически заявил, что «оно было святотатством»[600].

Эта позиция уже была подробно сформулирована в 1522 году соратником Лютера, а впоследствии его противником Андреасом Боденштайном фон Карлштадтом. Ссылаясь на слово Божье, виттенбергский проповедник энергично требовал «отмены изображений» уже в заглавии своего программного памфлета. Поклонение рукотворным изображениям («кумирам», «истуканам») в церквях противоречило первой и второй заповедям Декалога[601]. Карлштадт отверг все попытки защитить изображения, хотя бы как помощь слабым в вере, – все это «папистские уловки».

Поклонение Богу и святым (культ которых Карлштадт в любом случае отвергал) в образах неизбежно привело бы к поклонению самим образам, а это чревато магическими суевериями и злоупотреблениями.

Карлштадт провокационно сравнил отношение нечестивцев к почитаемым ими образам с отношением шлюх к своим клиентам[602]. Лютер, с другой стороны, считал вопрос изображений богословски нейтральным и не исключал возможности законного использования изображений. А такой католический богослов, как Эмзер, выступал против Карлштадта и настаивал на разнице между язычниками-идолопоклонниками, о которых говорится в Ветхом Завете, с одной стороны, и Католической церковью, с другой. Хотя изображениям нельзя было поклоняться как таковым, они представляли высшие силы, поклонение которым было вполне законным[603].

Богохульство или не богохульство – в отношении спора об образах в эпоху Реформации это был прежде всего вопрос перспективы. Приверженцы старой веры придерживались традиционного мнения, что кощунство против изображений должно наказываться не только как осквернение святыни, но и как богохульство и преступление против божественного величия[604]. Поэтому известный цюрихский иконоборец Клаус Хоттингер был казнен как богохульник в Люцерне в 1524 году, а в реформатских кругах его вскоре прославили как первого протестантского мученика Швейцарии[605]. Случай с мирским проповедником Зигмундом Штайншнайдером, казненным за ересь в 1526 году в Энсисайме, центре имперской администрации, аналогичен: для базельского хрониста Фридолина Риффа он был мучеником за веру, а картузианская хроника сухо отмечает, что Штайншнайдера четвертовали за хулу на Святые Таинства и Деву Марию[606].

Таким образом, наказания, налагаемые властями за иконоборчество и богохульство, были особенно жестокими, когда эти наказания понимались как оружие в борьбе за правую веру. Об этом свидетельствует дело Жана Пуанте, который был приговорен к смерти в Париже в 1533 году за лютеранскую ересь: сначала приговор предусматривал, что его задушат, а затем сожгут; но после того, как он отказался исповедаться и преклонить колени