«Botz wunden und leiden» («Божьими ранами и муками») и проклинал «гнусных попов и всех, кто помог убрать изображения»[617].

Что объединяло всех иконоборцев, так это их культовое понимание того, как следует поступать с изображением. Это был вопрос почитания или неприятия святого, присутствующего в образе или соприсутствующего вместе с образом. Если пойти еще дальше и интерпретировать образы как замещающих представителей систем веры и власти, то иконоборчество окажется «заместительно-представительным явлением» вплоть до недавнего времени, будь то исламский террор или свержение статуй правителей[618]. Отстраненного любования искусством в то время не существовало. Согласно авторитетному тезису Ханса Бельтинга, такое любование стало возможным только в эпоху искусства, которая последовала за эпохой (культовых) образов[619]. На эстетическую оценку изображений в лучшем случае лишь намекают слова сожаления, даже ужаса, которые могли быть вызваны иконоборчеством. Так, наблюдатель кальвинистского иконоборчества в соборе Святого Вита в Праге в 1620 году сокрушается по поводу утраты такого великолепного предмета, как алтарь Девы Марии работы Кранаха, и считает актом варварства, когда рабочие собора – вопреки своему намерению – вынуждены позволить великолепному четырехгранному кресту разбиться об пол[620]. Однако времена, когда отдельные произведения искусства или их создателей будут обвинять в богохульстве, были еще далеко.

Непристойность и богохульство

В начале XVII века обнаруживается новая грань богохульства – сочетание непристойности и богохульства в изящной литературе[621]. Эта новая связь имеет содержательное и медийное измерение. В содержательном плане ее можно рассматривать как показатель подъема либертинистско-свободомыслящих, даже атеистических, течений. Переоценка эротики и плотских удовольствий с самого начала противоречила христианской морали, отводившей сексуальности в лучшем случае очень узко определенное законное место в браке, в котором должно было быть зачато потомство. Если эта сексуальность теперь восхвалялась, даже прославлялась, в романах и поэмах ради нее самой, то «религия плоти» должна была казаться кощунственной. Именно такие романы и стихи стали средой для этих особых богохульств. Прежде в качестве богохульных осуждались высказывания и поведение в повседневной жизни, а также, разумеется, теологические или философские тексты. Напротив, «высокое» искусство и литература до сих пор практически не становились объектом обвинений в богохульстве. Теперь все дожно было измениться. Количество соответствующих судебных дел скорее умеренно, но их значение для будущего не следует недооценивать.

Отправной точкой для установления связи между богохульством и непристойностью стала – если не принимать во внимание возможных предшественников, таких как «Ragionamenti» («Рассуждения») Аретино (1536), – Франция XVII века. В этом отношении знаменитым является дело против литератора Теофиля де Вио и его сборника стихов «La Parnasse des poètes satirique» («Парнас сатирической поэзии») 1622/1623 года[622]. Очевидно, автор и типография не опасались крупных репрессий против этого произведения, на титульном листе которого даже было указано настоящее имя сочинителя. Но оно быстро попало под прицел усиливающейся государственной цензуры, его автор был обвинен и приговорен парижским судом к смертной казни на костре. Однако приговор был приведен в исполнение лишь символически, заочно, после того как де Вио удалось бежать. Позднее пересмотр судебного дела принес поэту не только длительное тюремное заключение, но и помилование в виде бессрочной ссылки, однако вскоре после этого, будучи сломленным, он скончался.

Причиной осуждения его творчества была прежде всего языковая вульгарность. В своих стихах Вио часто использовал нецензурные, разговорные выражения сексуального характера, такие как foutre («совокупляться»), vit («член») и con («влагалище»), хотя эти слова почти всегда обозначались только начальной буквой. В центре обвинения был сонет к некой Филлис, в котором мсье Теофиль жалуется на свой физический упадок. Он не оставляет читателя в неведении ни о его природе, ни о его причине: это сифилис, которым он заразился во время полового акта с этой женщиной («Phylis, le mal me vient de vous avoir…tue»). Последняя строфа поэмы начинается с прямого обращения к Богу и с предполагаемого раскаяния за свою нечестивую жизнь («Mon Dieu, je me repens d’avoir si mal vécu»). Однако в неожиданном повороте – все еще обращаясь к Богу – герой заверяет в конце, что если божественный гнев не убьет его на этот раз, то в будущем он не будет совокупляться иначе, чем в задницу: «Et si votre courroux à e coup ne me tue, Je fais voeux désormais de ne…tre qu’en cul».

Современные исследования подчеркивают прежде всего морально-сексуальную сторону поэтического преступления и в меньшей степени религиозное обоснование приговора суда, согласно которому «Сатирический Парнас» содержал «богохульства, святотатства, нечестие и прочие мерзости»[623]. Однако монументальный труд, появившийся вскоре после первого осуждения де Вио, указывает здесь четкое направление. «La Doctrine curieuse» («Занимательное учение») иезуита Франсуа Гарасса преследовало общую цель расставить по местам все разновидности либертинистского свободомыслия, и, в частности, речь шла об авторе «Парнаса» и его сонете к Филлис[624]. По мнению Гарасса, именно переплетение нечестия и моральной порочности делало столь предосудительным это произведение, фактическим автором которого в любом случае был дьявол. Из-за последней строки стихотворения, которую Гарасс понял буквально, он обвинил де Вио в содомии. В эпоху премодерна содомией считались все проявления сексуальных отклонений, в частности, все сексуальные практики, которые не могли служить деторождению: однополая сексуальность, а также сексуальные отношения с животными, как и анальный секс. Содомия и богохульство уже были помещены в непосредственной близости в новелле 77 византийского императора Юстиниана, поэтому суждение Гарасса не вызывает особого удивления.

Но было бы только половиной правды утверждать, что де Вио пал жертвой враждебной клеветы. В его стихотворении узнаваемо обыгрываются традиционные христианские мотивы только для того, чтобы превратить их в свою противоположность. Божественный гнев и покаянное обращение к Богу резко контрастируют с финальным поворотом, клятвой (кощунственной самой по себе) выбрать в будущем отверженную, но менее рискованную сексуальную практику вместо того, чтобы действительно изменить свою жизнь, – это было едва скрываемой насмешкой над божественным гневом.

Теофиль де Вио, несмотря на свою предостерегающую судьбу, оказался не единственным автором рискованной эротической или порнографической – об этом различии ведутся ожесточенные споры – литературы с богохульственным подтекстом. «L’Escole des Filles ou la Philosophie des dames» («Школа девиц, или Дамская философия») – роман, впервые напечатанный в 1655 году, в котором две молодые девушки очень открыто говорят на сексуальные темы[625]. Бóльшая часть первого издания была конфискована и уничтожена, а издатели привлечены к ответственности. Тем не менее было несколько переизданий, сначала в Амстердаме, затем в Англии и позже в Германии («Die Jungfrauen-Schule», впервые опубликованная в 1733 году), так что текст достиг определенной известности. Маниакальный автор дневника Сэмюэл Пепс приобрел французский экземпляр этого сочинения (как он выразился, «самую развратную и непристойную книгу, которую он когда-либо имел») у своего букиниста