перед статуей, наказание было резко усилено. Перед сожжением ему заживо отрезали язык[607]. С другой стороны, иконоборцы часто подвергали ритуалу наказания сами изображения. Например, судебный пристав городка Адорф в кантоне Тургау с ужасом сообщал, что распятие и все другие изображения были вынесены из церкви на Рождество, четвертованы и брошены в канавы, «как если бы они были злодеями»[608]. Наказание изображений было призвано раз и навсегда лишить их легитимности и доказать их бессилие.

В целом поучительно взглянуть на ритуальные формы иконоборчества. Следует иметь в виду, что термин «иконоборчество» обозначает целый комплекс различных действий, которые трудно свести к общему знаменателю. Имело место устранение образов (bilderentfernungen) в виде санкционированных властями иконоборческих акций, которые должны были проходить как можно более организованно. Собственно нападки на образы (bildersturm) отличаются от них как демонстративное насильственное высмеивание и уничтожение изображений, осуществляемое большими толпами. Подкатегорией этого понятия может быть кощунство против изображений (bilderfrevel) как нападение на конкретные изобразительные объекты со стороны отдельных лиц или небольшими группами[609]. Эти термины могут быть полезны для нас сегодня, но в действительности они нередко пересекались. Например, надругательство над изображениями можно наблюдать и в случае удаления изображений по приказу свыше, как в соборе Святого Вита в Праге на Рождество 1619 года, где придворный проповедник курфюрста Фридриха V Пфальцского, только что избранного королем Чехии, Авраам Скультетус с ведома «Зимнего короля» приступил к очистке церкви от реликвий и изображений. Критический отчет об «отвратительных ужасных мерзостях кощунственного запустения» скрупулезно отметил не только разбитые распятия, разгромленные надгробия и уничтоженные произведения искусства, такие как знаменитый Марианский алтарь работы Лукаса Кранаха. В отчете также прямо отмечено, что «много возмутительной, жестокой хулы было произнесено против Бога и Его дорогих святых». Изображения Божьей Матери и апостола Иоанна были поставлены друг на друга и «кощунственно сплавлены вместе: вы любили друг друга в жизни / и теперь любите друг друга»[610].

Подобные сексуализированные фантазии, связанные с насилием, уже играли определенную роль в ранней Реформации, например, во время «спонтанного» иконоборчества в швейцарском городе Вейнинген в ноябре 1523 года. Там Реформация, очевидно, была уже в полном разгаре; пастор венчал некоторых священнослужителей с их любовницами, не освящал воду и больше не совершал других старых церковных ритуалов. В этой ситуации руководство общины решило запереть драгоценный алтарный образ в камере над оссуарием, – вероятно, это был акт удаления образа по решению властей, нацеленный на то, чтобы предупредить дальнейшие беспорядки. Однако сделать это не удалось, так как радикальные сторонники Реформации вскрыли камеру и унесли алтарный образ с изображениями святого Иоанна и святой Екатерины в трактир. Там они положили святую Екатерину на стол, а святого Иоанна «сверху, думая, что они должны наделать ребят». Один из иконоборцев насмехался, что хотел схватить святую Екатерину за fud («влагалище»), но не смог добраться до ее юбки. После того, как иконоборцы натворили еще много озорства с изображениями, все было сожжено. Затем иконоборцы взяли изображение распятого Иисуса Христа («как показывают в Страстную пятницу»), кощунственно схватили его за бороду и сказали: «О ты, вор яиц, как ты долго надувал нас, сколько яиц спер». С этими словами они достали меч и отрубили голову изображению[611]. Здесь изображения подверглись образцовой профанации, становясь объектами сексуальных намеков и посягательств, вплоть до фантазий об изнасиловании в отношении святой Екатерины. Очернение распятого как вора следует логике мирской брани. В то же время оно устанавливает связь с периодом предпасхального поста, во время которого запрещалось есть яйца, и намекает на дань пасхальными яйцами, выплачиваемую церковным владыкам и монастырям. Наконец, в кульминационном пункте можно видеть очевидную отсылку к уже упомянутым ритуальным наказаниям. Впечатляет, что Сына Божьего оскверняли с той же энергией, что и святых Иоанна и Екатерину.

Подобно сексуализированному символизму, скатологическое поведение могло служить для выражения презрения богохульников[612]. Во многих других случаях насмешливые слова не только служили для выражения презрения, но и прямо бросали вызов изображениям. Широко известны базельские нападения на образы в карнавальный вторник 1529 года, когда, согласно отчету одного картузианца, священные изображения были разбиты «со множеством богохульных насмешек». Молодые парни привязывали распятие к веревке, тащили его на зерновой рынок и пели известную насмешливую песню «Ach du armer Judas» («Ах ты, бедный Иуда»). После этого они сожгли распятие со словами: «Если ты Бог, защищайся, но если ты человек, пролей кровь»[613].

Внешне иконоборческие действия во время Реформации, как можно заключить, были поразительно схожи с теми, что происходили веками ранее. Но в том, что касается их целей и намерений, интерпретационная система координат с началом Реформации решительно изменилась. Традиционный иконоборец словами и делами атаковал конкретный образ Иисуса, Марии или святого. Эти насмешки и оскорбления были направлены – из-за разочарования, гнева или других, преимущественно личных, чувств – против самого соответствующего святого, который для иконоборца реально присутствовал в образах[614]. При этом он намеревался, в полном соответствии с классическим определением богохульства, обесчеcтить святого. Иконоборчество Реформации было совсем другим: для него иконопочитание было синонимом идолопоклонства, оно было фундаментальным нарушением первой заповеди и несовместимо с протестантской сосредоточенностью на Библии и слове. Поэтому бесчестие Бога заключалось в почитании (adoratio) изображений, а не в насмешках над ними. Напротив, принижение образов было скорее направлено на то, чтобы публично продемонстрировать и запечатлеть их недостойность, чтобы восстановить славу Божию. Высмеивание образов теперь стало хорошо понятным служением Богу. Оно должно было наглядно продемонстрировать забавное бессилие данного образа (или данного типа образа, всех образов или даже святых в целом[615]), таким образом показав ожидаемый результат «испытания». С демонстрацией бессилия образов одновременно должно было осуществляться преобразование в истинную религию – ритуальный процесс, в конце которого происходило вышеупомянутое наказание образов – аналог светского уголовного правосудия. Не случайно палач иногда участвовал в уничтожении изображений, и не случайно сжигание деревянных скульптур напоминает костры, на которых казнили еретиков[616].

Однако то, что кажется безупречно правдоподобным в типичной ситуации, в отдельных случаях вызывает серьезные проблемы. Не каждый иконоборец времен Реформации может считаться проводником новой теологии образов. За многими акциями – часто проводимыми детьми и молодежью – все еще проглядывает старое понимание иконоборчества. То, как реформаторы понимали самих себя, и их конкретные действия могут находиться в противоречии друг с другом. И наоборот, приверженцы старой веры, осуждавшие насильственное иконоборчество как богохульство, также могли использовать сильные, богохульные слова. Например, в феврале 1528 года Ганс Шнайдер, католик из Берна, был так возмущен приказом совета убрать из собора алтарь, пожертвованный его гильдией, что выступил против противников изображений с ножом в руке. Он клялся