Она заклеила ему рот полоской скотча. Он стал плакать, пуская из носа зеленые пузыри с кровью. Обойдется без укола.

Она слыхом не слыхивала ни о каком Сергее Крайневе и была уверена, что их пути никогда не пересекались. У него не было причин желать ее смерти, и все же он ее заказал. Марии предстояло разобраться, зачем. Она пощелкала клавишами и нашла в мобильном Стаса телефон Крайнева. Само собой, не отвечал.

Собралась в дорогу. Вещи уместились в спортивную сумку и рюкзак. Ей не было жаль покидать квартиру.

Стас, увидев, что она уходит, задергался на стуле, требовательно замычал. Не обратила внимания.

Осмотрев себя в зеркало лифта, спустилась к охране. При разговоре прятала руку с пластырем за спиной, а ворот куртки подняла, чтобы закрыть шею.

— У меня сегодня друг был. Он звонил, забыл оружие забрать.

— Как зовут друга?

— Стас Аюшев.

— А когда он вышел? — охранник изучал журнал визитов.

— Когда вы спали.

Он покраснел, черкнул в журнале и выдал Марии электрошокер и щегольскую семизарядную «Беретту».

Мария выехала со стоянки и покатила по ночной Москве, набирая скорость. За всю дорогу попались две попутных машины — экипаж ночного патруля и черный БМВ с тонированными стеклами и правительственным номером. Трудно было поверить, что еще весной на трассах стояли почти круглосуточные пробки. В апокалипсисе свои плюсы.

Мария надела наушник и щелкнула клавишей быстрого набора.

— Привет, не спишь?

— Нет.

— Как ты?

— Нормально. Маш, извини, я сейчас немного…

— Да, прости. Две просьбы. Послезавтра позвони моим, скажи, пусть вскроют мою квартиру и заберут там Стаса Аюшева, это моровец.

— Мертвый?

— Думает, что да. А вообще он нас переживет, такие, как он, живучие.

Она сделала ему четыре пореза, не глубже пары сантиметров, и ковыряла их, лишний раз доказав, что мужчины плохо терпят боль и что нет боли страшнее мнимой.

Кошелев хмыкнул.

— Валяй вторую.

— Дома у меня нет доступа, а в контору я сейчас не могу… — вообще не могу, подумала Маша. — Мне нужно найти человека. Записывай…

Она продиктовала ему данные. Антон напрягся, спросил:

— Зачем он тебе?

Он знает его, поняла Маша, знает! Слова следовало выбирать осторожнее.

— Я должна с ним встретиться. Антон, это очень важный вопрос, понимаешь? Жизнь человека зависит. Я должна поговорить с ним, чем скорее, тем…

— Его нет в Москве.

— Где он?

— Тверская область. Между Яшиным и Кармазиным, санаторий «Заря». Ближайший населенный пункт по карте — деревня Сергово.

— Спасибо, Антон. Я позвоню.

Она развернулась на стрелке и поехала к Дмитровскому шоссе. В «Заре», посмотрела по карте, будет к утру.

Ей придется убить Крайнева, пока он не повторил попытки убить ее.

На выезде из Москвы остановил армейский патруль.

— Не советую ехать в одиночку, — склонившись к окну, сказал лейтенант с двумя перекрещенными пушками в петлицах, — там стреляют. Утром пойдет колонна, дождитесь.

— Спасибо, — ответила Мария и нажала на газ.

Выехав из города, она испытала невероятное облегчение, как в конце долгого похода, когда сбрасываешь с плеч тяжелый рюкзак. Ей давно хотелось уехать, нужен был только предлог.

Мария была жесткой и волевой особой, а жесткие и волевые люди отличаются от обычных тем, что в их голове звучат не два голоса, а один. Второй — голос сомнений — они безжалостно глушат.

Этот едва слышный голос пробивался к ней только во сне. Накатывал, как морская волна во время прилива, и как волна, уходя, оставляет на берегу медуз и водоросли, так голос оставлял слова и образы. В них было обнесенное забором место в лесу, среди сосен, берез и лиственниц, люди с оружием, и еще что-то страшное, скользкое и отвратительное, но вместе с этим и что-то прекрасное, светлое.

Мария включила дальний свет и увеличила скорость.

* * *

На «Добрынинской» зашла девчушка в грязном полосатом платье с неуместным в жару длинным рукавом и в синих шерстяных чулках, сбившихся на лодыжках в гармошку. Вышла на середину вагона, подняла к груди картонную табличку с каракулями, и прокашлялась, привлекая внимание пассажиров. В выражении ее лица смешались стыд, грусть, и безразличие.

Кто-то спрятал глаза — в пол, окно, книгу. Другие смотрели сквозь побирушку с терпеливой тоской, ожидая, когда она пройдет мимо, и убирая колени, чтобы, не дай бог, не соприкоснуться с краем ее платья.

За деньгами полез один Сева. Он сидел в конце вагона, и нищенка, ожидая следующей станции, стала рядом, взявшись за поручень у самых его глаз. На ее пальце, из-под розового пластикового перстенька со Шреком выглядывали блекло-синие полосы татуировки, скрыть которую, по всей видимости, и было основной задачей зеленого монстра.

Во второй, опущенной вниз руке, побирушка держала картонку, неровно оторванную от ящика. Сева скосил глаза и прочел — «УВОЖАЕМЫЕ ПАСАЖИРЫ ПОМОГИТЕ НА ХЛЕБ».

Банально, подумал Сева, вот и не подают. Напиши правду, это будет страшнее.

«МНЕ ТРИНАЦОТЬ ЛЕТ И УЖЕ ТРИ Я НОШУ СИФИЛИЗ ЖРУЩИЙ ИЗНУТРИ МАЮ ПЛОТЬ НЕ ЗНАЮ НИ ПАПИ НИ МАМИ И СЛАВА БОГУ ПАСКОЛЬКУ ЗНАКОМСТВО С ЛЮДЬМИ МЕНЯ ПРОДАФШИМЕ ИЛИ БРОСИФШИМЕ НЕЧЕМ НЕ ОСВЕТИЛО БЫ МОЙ МИР Я РАБОТАЮ С СЕМИ УТРА ДА ДЕВИТИ ВЕЧИРА ПАТОМ ПЬЮ ВИНО ИЛИ НЮХАЮ КЛЕЙ ИЛИ ДУЮ ТАНТРУ В ГРЯЗНАЙ КВАРТИРКИ НА ВАКЗАЛИ ТРАХАЮСЬ БЕЗ ЛЮБВИ ДАЖЕ БЕЗ ПОХОТИ ЛИШЬ БЫ Я УМРУ АТ ПЕРИДОЗА АТКАЗА ПОЧИК В ПЬЯНАЙ РАЗБОРКИ НО ВЫ ТОЖИ УМРЕТЕ МЫ ВСЕ УМРЕМ»

А эти-то чем лучше? — подумал Сева и стал вешать таблички на пассажиров вагона.

«МНЕ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕМЬ СЫН АЛКОГОЛИК ОТБИРАЕТ ПЕНСИЮ БЬЕТ МЕНЯ».

«МНЕ ДВАДЦАТЬ И Я ДОЛЖЕН ДЕНЕГ ИЛИ ВЫБРОШУСЬ С БАЛКОНА».

«МНЕ ТРИДЦАТЬ ТРИ Я НЕНАВИЖУ МУЖА КОГДА ОПЯТЬ НАВАЛИТСЯ НА МЕНЯ ЖИРНЫМ ТЕЛОМ ПОЛЕЗЕТ В УХО ЯЗЫКОМ СХВАЧУ С ТУМБОЧКИ РАСЧЕСКУ С ОСТРЫМ КОНЦОМ БУДУ БИТЬ ЕГО В УШИ ГЛАЗА ТРАХАТЬ ЕГО ДО СМЕРТИ МАЛЕНЬКИМ СТАЛЬНЫМ ХУЕМ ЗА ТО ЧТО ДЕЛАЛ СО МНОЙ».

Сева вышел следом за нищенкой.

— Иди сюда, — позвал, — не бойся.

Девчушка стрельнула глазами в толпу, где ждал напарник, но тот испугался Севы и затерялся среди спешащих к эскалатору.

— Напиши, что родных убили во время беспорядков. Люди будут чувствовать вину. И повторяй вслух, они глаза прячут.

Он пришел домой и решил поспать. Ему часто снилось детство. Он опять был толст, вечно потел, дети били его, а учителя унижали, зарабатывали дешевый авторитет, топча изгоя вместе с другими детьми.