Рик разлил водку. Карола нарезала и раздала пирог, а Крузо подлил горячего кофе, для чего ему пришлось с тяжелым, дымящимся стальным кофейником обойти вокруг стола. Каждого он обслужил с одинаковым вниманием, а Эду положил руку на плечо.

– Переходим к расстановке команды, друзья.

Тотчас все заговорили наперебой. Крис жестикулировал, Рембо оскаливал зубы. Кок Мике вскочил и продемонстрировал несколько ударов, при которых мяч стопроцентно будет в воротах, если… Он чуть ли не орал и, как лассо, бросил в воздух свое полотенце, «стопроцентно в воротах!».

– Предлагаю поставить Эда слева, вместо Шпайхе! – крикнул Крузо. – Будешь левым полузащитником, Эд, обеспечиваешь тыл, выдвигаешься при атаках и приходишь на помощь. – Во всеобщем гаме тактика Крузо полностью утонула.

Эд машинально кивнул. Он всегда играл слева. Разумеется, Крузо об этом знал. В конце концов видел, как он пришел. Видел его во сне. А в комнате держал бинокль, с помощью которого заглядывал в далекое прошлое… Защитник, полусредний или нападающий – всегда слева. Хоть он и не левоногий. Слева, толком не умея, думал Эд, «для домашнего применения» и то маловато, как однажды выразился его отец. За многие годы (несмотря на солидный общий баланс) все это снова и снова вызывало у Эда смутные ощущения разочарования, фальши, даже мошенничества. Что-то вроде неловкости, которая порой настигала его и здесь, на острове, рядом с Крузо, настигала и мучила.

– Чтобы играть слева, необязательно быть левоногим! – выкрикнул Эд в шум голосов, слишком возбужденно. Речь-то давно уже шла не о расстановке команды.

– Я держусь сзади, но потом прихожу на помощь. Прихожу на помощь!

На миг за столом воцарилась тишина. Он вскочил, опрокинул чашку.

– Ладно, Эд, ладно, – сказал Крузо. У Рене тряслись плечи.

Эд ходил среди всех этих рун с неудовольствием. Мягкий песок делал шаги медленными и неуклюжими. Немного погодя его уже неотступно преследовало ощущение, что ноги становятся все короче, и временами он невольно тянул голову вверх, чтобы не совсем утонуть. Иные значки были выполнены на удивление небрежно, крошечными, почти невидимыми ракушками, черными камешками или тонкими палочками, а некоторые и вовсе только травой или водорослями. А ведь надо бы выложить их аккуратно и отчетливо, они же очень похожи друг на друга, думал Эд. Девушка с его руной сидела далеко впереди, у самой кромки воды. Смотрела на море, будто оттуда ожидалась подмога, корабль под семью парусами…

Эд заметил, что она стыдится. Груди у нее маленькие и еще белые. Двумя пальцами она закручивала в колечки свои белокурые волосы до плеч. Корабль придет, думал Эд.

Звали девушку Хайке, и впервые Эд сам повел потерпевшую крушение в «Отшельник». Наверно, потому только, что до сих пор он единственный не имел собственного значка. Пока он размышлял, что будет дальше и какими словами это объяснить, Хайке успела раздеться.

– Это твоя раковина?

– Да.

Раковина в самом деле его.

– Для первичного мытья, – добавил Эд и сразу же покраснел.

Хайке без долгих разговоров залезла в фаянсовую раковину. Сперва она поставила ногу на чуть более низкую стальную стойку для посуды. На секунду замерла, словно изображая большую редкую птицу, а затем шагнула в раковину. Они давно все знают, подумал Эд.

– Вода нормальная? – спросил Эд, как парикмахер. Или священник – при первом своем крещении, мелькнуло у него в голове, бессмысленным образом.

– Нормальная, – сказала девушка, – в самый раз.

Она повернулась и наклонила голову, как бы приглашая потереть ей спину.

Эд успокоился.

Он видел безупречный ряд позвонков, чуждый, нереальный, обтянутый белой кожей. Взял с края раковины мочалку и провел по этой коже, медленно, с осторожностью, туда и обратно, от шеи далеко вниз и еще ниже, меж блестящими от пены, напряженными от наклона половинками к незримому началу этого позвоночного животного, к точке предельного соблазна, куда он как бы рассеянно добрался своей рукой и замер на крохотное, неизмеримое мгновение.

– Волосы, – пробормотал Эд, – теперь волосы.

Если он вообще что и знал, так это то, что видел эти волосы еще на похоронах земноводного…

Между тем в судомойню явился Крис со своей потерпевшей крушение. Они воспользовались раковиной на стороне Крузо. Их присутствие мгновенно упростило процедуру – происходило просто омовение, важная составная часть ритуала, ни больше ни меньше. И вдруг Эд понял, что еще нужно делать. Он был судомоем у своей раковины. Тер, драил, смывал. Хайке покорно вытягивалась, маленькая, она спокойно умещалась в его раковине, наклонив голову вперед, и Эд поднял шланг, но тот оказался коротковат. Девушке пришлось еще раз повернуться, подставить голову прямо под кран и лбом уткнуться в фаянсовое дно раковины, как для молитвы.

Крис обращался со своей потерпевшей крушение как с пациенткой. Повторял «вот так, хорошо», и «теперь еще вот здесь», и «сейчас закончим». В производимом по всем правилам ритуале всякий стыд упразднялся. А удвоение происходящего делало все почти нормальным. Крис обходил раковину короткими, энергичными шагами, в сущности, точно так же, как когда обслуживал на террасе. Водой волосы Хайке затянуло к сливу, а оттуда в глубь трубы, прямо к заросшей грязью решетке, где голодное земноводное норовило ухватить их посеченные кончики слизисто-серыми челюстями… Из каждого волоска – гриб, из каждого омовения – суп, крещение и новое рождение, фантазировал Эд, снова (с почти сновидческой уверенностью) поднимая короткий шланг, чтобы смыть клочки пены с затылка Хайке.

Полотенца лежали наготове.

Словно Афродита, Хайке вышла из раковины. Он подал ей «римлянина». Жесткое полотно глухо шуршало, звук надежности. И меж тем как потерпевшая крушение заворачивалась в большую, возможно, столетней давности простыню и стояла посреди судомойни точно итог долгого, упорного сна, Эд наконец-то понял: все эти потерпевшие крушение – пилигримы, пилигримы в паломничестве к месту своих мечтаний, последней обители свободы в пределах границ, именно так и говорил Крузо. А он был не более чем помощник, своего рода подручный на этом пути. Подсобный работник «Отшельника», часть его заговорщицкой общности, где властвуют свои законы, особая доверительность и, быть может, лишь вот эта единственная обязанность.

Семеро против семерых. Подначивающие возгласы со всех сторон, удачные комбинации щедро вознаграждались аплодисментами, глухо и без умолку громыхали кхмерские барабаны. Островной камбоджиец, его летающие руки, он мог барабанить и одновременно танцевать. В итоге Эд участвовал в четырех играх турнира. Они выступали в сборной из числа команд «Отшельника» и «Островного бара» (своей «семьи», как выражался Крузо), каждый тайм длился десять минут. Многие матчи состояли из бесконечного числа нарушений и незамедлительных извинений, нарушений и проявлений товарищества, нарушений и объятий, щека к щеке: иные игроки после болезненной подножки долго стояли посреди площадки, замерев в обычной ласке. Семьи из «Хиттима» и «Дорнбуша» считались сильными, но их можно было победить. Индеец из «Островного бара» играл за свободного защитника, Крузо – в центре поля, в нападении – Антилопа, кельнерша, тоже из «Островного бара». Эда поразило, как уверенно и пружинисто кок Мике летал между штангами, несмотря на свой тяжелый вес.