– Написано же: за атаку. Пехотинцам другие вручают. Довелось в рукопашной с русскими схватиться.

– Что вы говорите! Страшно было?

– Очень! Меня там ранило.

– Отдыхать едете?

– После госпиталя, восстанавливаться в фатерланд.

– Я верю, что такие солдаты, как вы, скоро войдут в Москву.

– О! Вы не представляете русские просторы и бездорожье!

– Выпьем за победу! – поднялся из-за стола немец.

– Да, за нашу победу! – Михаил тоже встал и выпил.

До Берлина добрались к исходу второго дня. Но в поезде Михаил выспался и подхарчился. Берлин на реке Шпрее стоит, которая разделяет город на части.

Спустился в метро. Никаких эскалаторов, станции неглубокого залегания. И, как и в Москве, метро использовалось как бомбоубежище при налетах авиации. Добрался до нужной станции, потом пешком пошел по памяти на Бремлефштрассе. Уже в сумерках нашел нужный дом. Сложно, уличные фонари не горят, окна в домах занавешены шторами, на улицах темно и неуютно. На двери входной – кольцо. Непривычно. Постучал. Открыл фигурант. В точности соответствует фотографии. Только на нем не мундир, а домашний халат и тапочки.

– Чем обязан, господин унтер-офицер?

– Обер-вахмистр, – поправил его Михаил.

Конечно, в темноте фигурант звездочки заметил, а красный кант – нет.

– Вам передает привет ваша тетушка из Кёльна, – сказал пароль Михаил.

– Двоюродная сестра, а не тетушка, – назвал отзыв хозяин. – Прошу.

Михаил вошел, хозяин осмотрел улицу. Никого, пустынно. Уже в комнате хозяин пожал Михаилу руку.

– Можешь называть меня герр Книпке.

– Я Вальтер Штраух, прибыл на побывку после ранения.

– Привез?

– Обязательно.

Михаил вытащил из кармана молитвенник, обернутый бумагой. Бумага была сорвана и отправлена в камин.

– Кушать хочешь?

– Не откажусь.

– Снимай ранец, можешь снять сапоги.

Пока Книпке возился на кухне, Михаил снял сапоги и китель. Остался в брюках и майке. Хозяин вернулся в комнату, уставился на Михаила.

– Шайзе! Они что там, сдурели?

Михаил оглядел себя. Вроде все в порядке. На нем настоящая немецкая майка, брюки-галифе тоже немецкие, как и ремень. Книпке подошел, ткнул пальцем в левое плечо.

– След от прививки от оспы. На этом месте делали только в Советском Союзе. Знающий человек сразу поймет, что ты советский. Ну-ка, рот открой.

Книпке в рот заглянул.

– Здесь в порядке. В Союзе железные коронки ставят – тоже опознавательный знак.

Михаил удивлен был. Он-то в поезде китель снимал. Хорошо, что не нашлось специалистов.

– Ладно, пошли кушать.

Прошли на кухню. Хозяин разлил в чашки кофе. На тарелочке лежали бутерброды с колбасой и маслом. В рюмочках – коньяк.

– Ну, с успешным прибытием!

Хозяин отпил глоток, а Михаил рюмку полностью опростал.

– Немцы так не пьют, запоминай! Только небольшими глотками.

– Понял, учту.

– Я утром ухожу на службу, останешься один. Шторы не поднимай, на улицу не выходи, никому не открывай. Дом должен выглядеть пустым. Еда в холодильнике.

– Это что?

Книпке улыбнулся, показал на железный ящик в углу, подошел, открыл дверцу. Во дела! В холодильнике и ветчина, и копченая колбаса, и кастрюльки.

В Германии бытовые холодильники начали производить с двадцатых годов, в 1936 году население имело 40 тысяч этих полезных аппаратов. В СССР первые холодильники стали производить в 1939 году на Харьковском тракторном заводе, назывались ХТЗ-120. Они имели объем всего 120 литров, и выпущено было до начала войны таких устройств всего несколько сотен, разошедшихся по кабинетам партийных руководителей.

Такой агрегат для Михаила был в диковинку. Надо же, чего немцы придумали! На деле такими вся Европа и Америка пользовались. В СССР в первую очередь думали о тяжелой промышленности, пароходах и тракторах. А люди – потерпят, они же винтики, по образному выражению вождя. Сначала гражданская война, миллионные жертвы и исход за границу. Потом голодомор и вновь потери. Не успели оправиться – репрессии. А после – новая война. Только в одной Ржевской мясорубке было потеряно около миллиона бойцов и командиров убитыми, пленными, без вести пропавшими.

Понятное дело, Книпке – не рядовой эсэсовец. В переводе на армейское звание – майор. А по иерархии «СС» – штурмбанфюрер. В левой петлице – четыре квадратика, витой погон без звездочек. Дослужиться до такого звания долго и непросто. Даже по-человечески непросто. Кругом враги, надо носить маску фанатично преданного фюреру человека. И не месяц, а годы. Причем при повышении в звании и должности следовали проверки. На каждой можно было провалиться. Стало быть, готовили всерьез, и «легенда» была продуманной, безупречной.

Такое было нечасто, немцы люди педантичные и подозрительные, проверяют каждую бумагу. Да и архивы хорошо сохраняют. В СССР не так. После революции архивы уничтожили, сожгли. А ведь это и даты рождения, и судимости. В первую очередь в уничтожении архивов были заинтересованы уголовники. Нет архива – нет судимостей, чист, можно снова воровать и грабить. Для пролетарского суда он будет впервые оступившимся. Да и кто такой вор или бандит? Свой, заблудший пролетарий, и срок ему малый. Не то что кулаку-кровопийце за укрытое зерно, не сданное по продразверстке. В Сибирь его с семьей на двадцать лет, а имущество – изъять для колхозных нужд либо раздать деревенской бедноте.

В Германии жизнь каждого можно проследить от рождения до смерти. Государству хорошо, о гражданине известно все. Гражданину сложнее. Не поддержал Гитлера в тридцать третьем? Никогда не поднимешься в должности даже с рабочего до бригадира. А еще сложнее натурализоваться иностранцам, легально принявшим германское гражданство. И уж куда сложнее кадровым разведчикам.

Поэтому Михаил, даже не зная Книпке, безмерно его уважал. Да и не Хельмут Книпке он, а какой-нибудь Павел Смирнов. Только за давностью лет уже и язык родной подзабыл, не было практики. Прижился в чужой стране, даже думать должен на чужом языке.

Книпке отвел Михаилу комнату на втором этаже. Чувствовалось: почти не жилая она. На мебели пыль видна. Зато кровать – с панцирной сеткой. Михаил на такой не спал никогда. Сетка мягкая, да еще матрац. Разделся, лег и утонул. Живут же люди! С тем и уснул.

Проснулся в полдень, когда напольные часы на первом этаже стали играть мелодию. Сперва даже испугался, схватился за пистолет, который перед сном положил под подушку. От ареста, если случится провал, он не убережет. Но нескольких немцев угробит, а последний патрон – для себя. Наслышан был разведчик о пытках в гестапо, которые выдержать могли не все стойкие люди. Да еще немцы применяли «сыворотки правды». После укола человек покорно отвечал на любые вопросы, не в силах сопротивляться. Правда, после инъекции становился придурком, но кому он после допроса нужен? В лагерь его и в крематорий.