Аня провела рукой по дубовому, иссеченному шрамами и морщинами, лицу сына.

– Ты огрубел. Потерял зубы. Дышишь несвежо. Похож на отца в последнюю нашу встречу.

– Почему ты не приходила раньше, ма? Прошло сорок лет после твоей смерти…

– Было много дел…

– Каких дел? – Раф заплакал впервые со дня ее похорон. – У тебя были дела поважнее, чем твой сын? Я так ждал…

Слезы запеклись вязкой субстанцией. Видимо, они пытались течь и раньше, но высыхали, не достигая ресниц. Кристаллизовались в морскую соль и саднили под веками.

Присутствие мамы, как теплый высокий антициклон, растопило льды на извилистых склонах мозга, и талая лавина хлынула из глаз, размывая неподвижные солевые глыбы. Потоки лились по вискам на камень, где лежала его голова. Удобный белый камень чашевидной формы, служивший подушкой. Известковая порода делала его мягким. Настолько, насколько слово «мягко» было применимо к существованию Рафа. Его затылок и щеки после ночного сна становились белыми, как запачканная мелом школьная доска. А сапоги и камуфляжная куртка бледнели от инея.

Ноябрьские ночи пронизывали холодом. В пещере беглого зэка удобств не наблюдалось. Свод едва ли вмещал его самого в полусогнутом или лежачем виде. Дверью служила природная плита из того же известняка. Под поясницу Раф подкладывал сухие ветки орешника и пласты подсохшего мха. С возрастом отбитые на зоне почки давали о себе знать ноющей болью и бурой мочой, которой он окроплял каменоломни снаружи. Моча имела резкий запах, и Раф удивлялся, как с помощью мало-мальски обученных собак до сих не обнаружили его местонахождение.

– Мальчик мой… – мама провела нежными пальцами по мокрым вискам сына. – Сегодня у тебя важный день…

– Ерунда. Просто задушу одного подонка. Его отец посадил нашего папу, а он – меня. Всего-то и делов.

– Бедный малыш. Ты был рожден для любви, а не для мести, – возразила Аня. – Что поделаешь, Икарово семя…

– Я надеюсь, вы встретились там с отцом? Ведь ради этого ты меня оставила одного? – Раф резко поднялся, ударившись головой о свод пещеры и пытаясь в кромешной темноте нащупать глазами ускользающий лик. – Мама!!! Зачем ты приходила??? – заорал он в отчаянии, осознав, что это сновидение.

– Враг не тот, о ком ты думаешь… – прозвенело в ушах.

Раф вытер наждачными ладонями лицо. Руки стали влажно-белесыми. Отодвинул дверь-плиту, вышел из своего склепа, спустил болезненную жидкость.

«Нервным стал, чувствительным», – подумал, застегивая штаны.

Небо на горизонте порозовело, намекая на продолжение земного века. Раф сел на камень и, чиркнув латунной «Зиппо», закурил. Большим пальцем автоматически пошершавил фасад зажигалки – гравировку карточной «пики» в виде раздутого сердца на ножке. Подарок от вертухая, которому он оказал услугу – придушил глумливого сокамерника.

Последнее время Рафу казалось, что его собственное сердце тоже набухло, расползлось по грудной клетке и выпирает сквозь ребра. Это непривычное ощущение рождало страх. Хотя бояться было нечего. За жизнь не цеплялся, любить некого, планов не строил. Разве что убить ублюдка Красавцева.

– Кьясавцева, – Раф вслух поддразнил невидимого соперника и сплюнул.

В сущности, ненависти к генералу он уже не испытывал. Утомился ненавидеть. Жажда крови превратилась в галочку напротив большого, но не сиюминутного дела из списка таких же унылых дел, которые когда-нибудь нужно закрыть.

Горизонт разгорался, Раф зевнул, втянув в себя стылый воздух, и вернулся в пещеру добрать пару часов неуютного, несчастливого сна.

Генерал ненадолго задремал и проснулся от странного звука. Куковала кукушка. Навязчиво, размеренно, страшно.

Красавцев потряс головой. Он знал, что «ку-ку» можно услышать с весны до середины лета. Никак не в ноябре.

Анатоль покрылся испариной. В отличие от Рафа, он жаждал жить, жаждал растить виноград, пить бражку с Батутовной по вечерам, спасать котят, ревновать жену, ждать Хуана.

У него было много дел. Кукушка из преисподней хоть и долбила по голове, но явно недотягивала в своем счете и до шестого десятка. А Красавцеву было шестьдесят пять.

Он встал, умылся холодной водой, сунул в зубы щетку и с силой начал елозить ею туда-сюда. В мутном зеркале с черными паукообразными пятнами, которое давно хотел отнести на помойку, отразился старый человек с обвисшими мешками под глазами и вспененным от пасты ртом. В зрачках застыл неприличный для генерала мышиный ужас.

«Останусь в живых, выброшу зеркало, на хрен», – подумал, вытираясь полотенцем.

В припадочном порыве Красавцев кинулся на пол и попытался отжаться. Еще в сорокет он делал это пружинисто и красиво, играя мышцами и прессом. Олеська смеялась и считала – пятьдесят, пятьдесят один…

Сейчас Анатоль выжал максимум три раза и, мучаясь одышкой, уткнулся большим животом в пол.

«Позор», – пронеслось в голове.

Кукушка возобновила злобные вопли.

Прислушавшись, Красавцев понял, что звук идет из комнаты Батутовны. В недоумении заглянул в ее спальню. Тещи не было, на кровати лежал ее мобильник и куковал.

«Вот дура, – пробурчал он, выключая сигнал будильника, – надо же было установить такую мелодию».

Отсутствие Пелагеи Анатоля не удивило. Она частенько, даже зимой, ходила до ветру в дальний дворовый туалет, объясняя это коротко – «вжик, и все!», тогда как в квартирных уборных, по ее же словам, «сидишь и маешься». Впрочем, «вжик, и все» длилось иногда до полутора часов, поэтому Красавцев понадеялся уйти незамеченным. Выпил бутылку кефира из холодильника, заел двумя пирожками с картошкой, сунул в набедренную портупею эмвэдэшный клинок и тихо покинул дом.

В лесу, мягком, не хрустком, взопревшем от влаги, дышалось тяжело. Воздух был плотнее облаков и поступал в легкие кусками. Листва кутала деревья и стелилась под ногами темно-коричневым пледом, склизким, как шляпки опят. Сами опята, кстати, рядами блестящих бус обрамляли пни.

«Вот бы срезать для жарехи, – подумалось генералу, – на обратном пути надо собрать в кепку».

А будет ли обратный путь? Красавцев несколько раз поскользнулся и еле удержал равновесие. В эти моменты от ступней к голове поднялась волна отвратительного страха.

«Что за кретин, – мысленно ругал себя Анатоль, – зачем эта бравада, встреча, месть, дуэль… Обычная драка, быдловое убийство. Какой ты после этого мент? Нужно было, получив записку, сразу же позвонить знакомым операм и дать наводку на местонахождение преступника. И все живы, и все по закону. А честь? К черту честь, когда нет мозгов. Какой ты соперник? Старик со слабеющим сердцем, немногим младше Батутовны. Брезглив, дристлив, смешон. Раф небось выйдет с огнестрелом и шарахнет в затылок. А ты, идиот, с ножом. Еще бы взял перочинный. Для удобства срезания грибов. Грибник хренов. Опяточник».

– Эй…

Хриплый голос прозвучал из-за спины, как выстрел. Генерал вздрогнул. Удушливое цунами накрыло с головой. В глазах потемнело.

Он обернулся. Образ Рафа прорезался из мглы черно-белым негативом. Зэк спокойно стоял на полянке с жухлой травой и курил что-то мерзкое.

– Куда спешишь, Кьясавцев? – спросил он ехидно.

Анатоль зажмурился, автоматически положил руку на гартеры [21] и широко распахнул глаза. Зрение вернулось в норму, разум