виском к холодной плитке и мягким, еще хранившим тепло ее тела, волосам.

Пыталась вспомнить тот день, когда увидела Баилова впервые. Ей очень понравилось имя – Икар – увлеченный полетом к солнцу, которое его погубило. Правда, среди них двоих мифическим Икаром оказалась именно она. Почему в тот момент не было никакого знака? Почему с Казанского вокзала не упали часы, не провалился асфальт, не разошлись рельсы к разным полюсам? Почему никто не сказал, что это – прыжок в пропасть?

Только Мгела, мудрая Мгела увидела в следаке черты Дьявола. Любимая бабуля, над которой только посмеялись.

Аня захотела встать, но тело ее не слушалось. Голова кружилась, а над ней – как сухие листья в воронке смерча – адским хороводом неслись отрезанные волосы. Неслись, хохотали, скручивались в черную веревку и все туже обвивали ее белую, тонкую шею.

Глава 35

Волосы

Открыв глаза, Аня увидела потолок в желтых разводах и стеклянную бутыль с делениями. Из резинового горла к ее руке тянулась прозрачная змея. Стальной язык вонзался в вену и, похоже, впрыскивал какую-то ядовитую слюну.

– Что мне вливают? – спросила девушка у подошедшей толстой медсестры.

– Что врач прописал, то и вливают, – буркнула сестра.

– В каком я отделении?

– В неврологии.

– Давно?

– Со вчерашнего дня, – медичка явно была не расположена к разговору.

– Я что, была буйной? – не унималась больная.

– Да ты тряпкой была, давление семьдесят на сорок – как у мертвеца, – включилась в разговор женщина с ближайшей койки.

Аня дождалась, пока медсестра вышла за дверь, и обернулась к соседке:

– Как вас зовут?

– Клара.

– Куда положили мою одежду?

– Нет у тебя одежды, – ответила та, – муж вчера забрал, сказал, что на выписку принесет.

– А что еще вчера сказал мой муж?

– Да я особо не слушала, все как-то быстро произошло, – Клара притворилась нелюбопытной.

Баилова посмотрела вниз, убедилась, что возле кровати стоят тапочки, вырвала из вены иглу и резко встала. Палата поплыла перед глазами, потолок с пятнами оказался на полу, тапки взмыли к небу. Она рухнула на постель, куда из капельницы выливалась желтоватая жидкость.

– Чего вскочила-то? – испугалась соседка.

– Пи́сать хочу, – отрезала Аня.

– Туалет в конце коридора, а лучше утку попроси, – засуетилась Клара. – Сестра! Сестра!

– Да заткнитесь вы! – крикнула на нее жена следака.

Почему-то больничная тетка ей не нравилась. Для пациентки у нее был слишком жизнеутверждающий румянец на щеках, цепкий взгляд и свежая пижама.

– А что у вас за диагноз? – спросила беглянка.

– Невралгия тройничного нерва, – отрапортовала Клара.

«Врет», – подумала Аня.

Она помнила сестру Мгелы, бабушку Тамару, страдающую болезнью лицевого нерва. Каждый приступ, а их было по нескольку в день, поражал Тамару как молния. Она вскакивала, хваталась за голову, а карие глаза в секунду наполнялись слезами.

«Меня будто стегают плеткой по щеке», – плакала родственница. Ожидание этих ударов было отдельной пыткой. Неотвратимость боли превратила ее красивые черты в гримасу неизбывной муки.

На Кларином лице не было ничего подобного. Оно не знало мук. У нее и голова-то, похоже, никогда не болела.

Аня со временем начинала осознавать, что перенимает от ненавистного мужа ментовскую интуицию и рассматривает мир с прищуром и ухмылкой, заранее штампуя его печатью «виновен».

Она встала и, шатаясь, вышла в коридор. Стены до горизонта были выкрашены зеленой краской. Аню всегда удивляло, как зелень реальной жизни – хлорофилл травы, стеблей, листвы – была далека от зелени казенных домов – больниц, школ, институтов. В них присутствовал какой-то налет разложения, гниения, тлена. Будто нельзя было смешением синего и желтого добиться радости, а не чувства глухой безысходности.

В середине коридора сидела та самая толстая медсестра со стеклянным взглядом. На пациентку она, казалось, не отреагировала, но как только Аня прошлепала мимо тапками, нажала какую-то кнопку. В туалете оказались кабинки – небывалая редкость для больниц, где дырки обычно зияли в ряд на одной открытой всем ветрам плоскости. И, как ни странно, большое овальное зеркало. Аня увидела в нем худую битую клячу с неровно обкромсанной гривой и под корень обрезанным хвостом. Сложно было представить, что еще год назад ее круп лоснился, глаза блестели, а копыта с золотыми подковами били упругую, созданную для счастья Землю.

Из коридора послышалось шарканье ног, Аня юркнула в кабинку и закрыла дверь на косую щеколду. Унитаз разверз чумазую, зловонную пасть.

Девушка из семьи филолога и пианистки брезговала общественными туалетами и всегда залезала на них с ногами, чтобы только не коснуться кожей чужих испражнений. Но физическая грязь по сравнению с загаженной душой теперь не вызвала в ней отторжения.

Она села на холодный фаянс теплой попой и с тоской зажурчала. В это время в уборную зашли женщины и, судя по чирканью спички о коробок и резкому запаху табака, затянулись папиросами. Аня вспомнила на двери табличку: «Не курить». В курильщицах чувствовался протест и глумление над правилами.

Девушка сразу почувствовала к ним приязнь. Она долго мучилась с заклинившей щеколдой, но наконец одолела ее и вырвалась наружу. Не помыв руки (о боже, Анечка, ты ли это?), направилась к теткам в серых застиранных рубашках и штанах.

– Угостите куревом? – спросила она, как-то по-уркагански.

Курить ее научил «ежистый» сокурсник на той же практике за Уралом. Не то чтобы курить, так, затягиваться. И теперь она безуспешно пыталась удержать в руках горящую спичку и одновременно со вдохом зажечь сигарету.

– На, мою добей! – не выдержала худышка с фиолетовыми синяками под глазами. – Ты, видать, новичок в этом деле.

Аня затянулась чужим бычком, закашлялась и замотала головой.

– Это тебя вчера привезли? – спросила та, что потолще. – С конвоем?

– С каким конвоем? – изумилась Баилова.

– Ну, тетку в милицейской форме переодели в пижаму и к тебе по соседству подложили. А остальных, кто был в палате, срочно эвакуировали.

– Так я и думала, – сказала Аня, начиная успокаиваться от табачного дыма. – Как отсюда сбежать?

– Дык здесь все открыто, не тюрьма. Только если ты в таком виде и с такой головой выйдешь на улицу – сразу попадешь в дурку, – предупредила тощая.

Аня привычным жестом огладила макушку рукой. Но вместо лоснящихся прядей ладонь нащупала колючие пеньки.

– Сама, што ль, себя обкорнала? – усмехнулась упитанная.

– Муж.

– Изменила?

– Лучше бы изменила. Можно, я оставлю вам телефоны? Найдите моих родителей, скажите, что я живу как в зиндане, – взмолилась Аня.

– Неее, – в один голос загудели подруги. – Ты нам никто, с мужем твоим мы связываться не будем. Сама за него вышла, сама крутись.

Аня сделала последнюю затяжку, затушила о подоконник бычок и, не прощаясь, пошла прочь.

В коридоре рядом с туалетом наткнулась на соседку по палате.

– Че, ментовка, вынюхиваешь?

Та отпрянула от неожиданности, сделала большие глаза и юркнула в туалет.

Ночью новая надзирательница долго ворочалась в постели, но в итоге утихла и дала крепкого храпака. Баилова взяла подушку, подошла к ее кровати и с силой вдавила мягкий перьевой прямоугольник в мясистое лицо.

Клара захрипела, ничего не понимая во сне,