она, и поманила меня пальчиком, — а можно тебя не Таней и не тетей Таней, а мамой называть? Не часто, иногда. Можно?

Чувствую ли я себя мамой? Признаться честно – не знаю. Я не носила Марьяну, не рожала, не меняла ее памперсы. И когда она болела, не я рядом была. Не знаю, мама я ее, или кто, но малышку я очень люблю. Буду воспитывать, хвалить, иногда ругать. Постараюсь дать ей все. Значит, я – мама? Так ведь?

— Можно, маленькая, – прошептала я ей, и поцеловала в лобик, а затем натянула шапку почти до бровей, и Марьяна поморщилась:

— Колючая шапка… мама.

Мама… наверное, рано пока мне мамой быть, но я ею буду. Не тетей Таней, не старшей подругой и не опекуном, а мамой. Маленьким девочкам нужны мамы. И папы тоже нужны.

— А дядю Лешу мне как называть? – озадачилась Марьяна.

— О чем шепчетесь? – встрял Леша.

— Подожди пару секунд. Это наше, девичье, – обернулась на него, взяла малышку на руки, и отошла от любопытного Горина. — Дядю Лешу можешь называть дядей Лешей. Или…

— Папой? – догадалась Марьяна, и горестно вздохнула: — Мамы у меня не было, я у папы просила, а он только обещал, что когда-нибудь приведет мне маму. Но папа ведь был. Не может же быть двух пап?

— Может. Твой папа навсегда останется твоим папой, ты не забывай его. Но и дядя Леша может стать твоим папой, – сказала я. — Если ты не готова, пусть он останется дядей Лешей, хорошо?

— А он не обидится, что он дядя Леша, а ты – мама?

Ох, малышка. Как мы похожи, оказывается. Марьяна вот тоже хочет всем угодить, обидеть боится, а ведь ей лет всего-ничего. Я в ее возрасте не думала, что говорила, и была… хм, глупенькой я была, как и почти все мои сверстники. Куличи из песка лепила, и главной бедой было попадание в мой кулич мяча хулигана-мальчишки.

— Он не из обидчивых, – улыбнулась я. — Не заставляй себя называть нас так, как принято, Марьяш, ладно? Если хочешь, я буду мамой, а Леша – папой. От того, что Леша будет папой, ты не предашь своего родного папу. Понимаешь, о чем я?

Марьяна прикусила губу. Наверное, сложно все это для нее. Малышка задумалась, а затем кивнула.

— Все, теперь домой, – объявила я Леше.

— Ура!

Мы вышли из ТРЦ, сели в такси, и поехали домой. Не хочется, конечно, но пора уже – дело к вечеру, Марьяна начала позевывать. Да я и сама немного утомилась.

К подъезду мы подошли, а Марьяна покатилась по раскатанному мальчишками льду. Леша вдруг бросился вперед, и обхватил весело взвизгнувшую Марьяну. Я рассмеялась, думая, что он решил поиграть с ней, но напряженная поза выдала нечто неладное.

Посмотрела вперед, и поняла, что именно.

У подъезда, рядом с урной, застыла Алена.

— Тань, бери малышку, и идите домой, – скомандовал Леша голосом, в котором слышна еле сдерживаемая злость.

Мы войдем в дом, а он с Аленой останется.

Взбешенный.

И скажет ей все, что думает. Жестокие вещи скажет. Те, которые Алена заслужила.

Но Алена… я могу поставить себя на ее место. Да, на ребенка ей плевать, а вот на репутацию – нет. Все узнали о ней правду. Меня бы это раздавило. И неосторожные, злые слова могли бы сотворить со мной страшное.

— Леш, ты иди, я с ней поговорю, – сказала ему.

Алена стояла, наблюдала за нами, выражение лица странное, застывшее. Она не бежит нам навстречу, не пытается что-то сказать. Она ждет.

— Иди, Леш. Ничего она мне не сделает. Не похитит, убить не попытается. Просто иди, ладно? Я сама тут, – подтолкнула его в спину.

Горин обернулся, взглянул мне в глаза. И, не знаю, прочел он в них что-то, или нет, но кивнул.

— Десять минут, Пчелка. Домой мы не пойдем, на площадке побудем. Насчет похищения я не уверен, – нахмурился Леша, и обратился к Марьяне: — Прогуляемся, пока Таня болтает с кхм, подругой?

Малышка кивнула, протянула руку, и они с Лешей отошли к детской площадке.

А я направилась к Алене.

— Зачем ты здесь?

— Ваша взяла, – зло выплюнула она, губы задрожали то ли от мороза, то ли от сдерживаемых слез. — Жестоко вы со мной. Гнусно.

— Извиняться не буду.

— Я тоже не извиняться пришла. Не… не перед вами, – задыхаясь, произнесла она.

— А перед кем?

— Перед ней, – кивнула она на площадку, и слезинка все же покатилась по щеке Алены, но она зло стерла ее рукой. — Вы мне никто, а она – дочь. Дочь, которая вырастет, и узнает, что ее мама зарабатывала на жизнь… – девушка глубоко вздохнула, выдохнула, и продолжила: — Да. Да я занималась эскортом. Никого у меня не было, кто бы помог, ясно? И не миллионы я там зашибала, сначала и правда только сопровождала, а потом пошло все остальное. И львиную долю заработка я в агентство отдавала, не шиковала, знаешь ли. Вырваться хотела, и вырвалась. Не встретился мне такой человек, который бы помог мне, объяснил, как правильно, из беды вытащил. Тебе вот встретился, а мне нет.

— У тебя был Стас…

— Который меня не любил, – горько скривила она губы. — Ни дня не любил. Вообще никто не любил, понимаешь? Я и сама, наверное, потому и не умею… любить не умею! Думаешь, не жалела о том, что дочь оставила? Каждый день жалела! Каждый день вспоминала! Но напоминала себе, что ей без меня лучше. А сейчас мне пришлось так поступить, ясно тебе? Мой муж.. он знал, кто я такая, и чем зарабатывала. И рядом был, любил, помогал. Принял меня. В беду попал. Не могла я от него отвернуться, понимаешь? – заорала она агрессивно.

— И снова выбрала не своего ребенка, да? Не кричи, Алена, – поморщилась я.

— Да, я снова ее предала, – всхлипнула. — Я… я ведь дожать вас хотела с баблом. А потом подумала, что даже хорошо, что вы отказались. Заберу Марьяну, мужа выручу с деньгами, и мы все вместе заживем. Дочку буду растить, она меня полюбила бы, а вы… вы все испортили.

— Не жди, что я буду просить за это прощения, – покачала я головой.

—