Анастасия Марковна медленно подошла к нему, наклонилась.

— Бедный, бедный Гена… Бедный маленький мальчик. Все только и хотят, что причинить тебе зло. Кругом одно тупое дурачьё. Это ведь неправильно, согласись?

Гена опять кивнул и замычал, что на этот раз означало: «Я с тобой полностью согласен».

— Несчастный маленький Гена… — глаза у Анастасии Марковны были очень печальные. — Ты ведь просто хочешь выжить, а дурачьё делает всё, чтобы этому помешать. Особенно проклятый старик со своим пистолетом. Он хуже всех.

— Х… хуже… в… всех, — сумел-таки произнести Гена. С его подбородка на грудь капала слюна.

— Да, да, несчастный маленький мальчик. Старик хуже всех! Подлый, злой старикашка с пистолетом… Он так тебя обидел, так напугал. И главное, за что? Ты ведь хотел, как лучше, ради всех старался. Даже ради дурачья из зелёного дома. Так ведь?

Он ответил затяжным мычанием. Сквозь пелену безумия в глазах пробились искорки гнева.

— Именно так, несчастный маленький Гена, — Анастасия Марковна погладила его по голове, хотя он и не ощутил прикосновения. — Именно так. И теперь ты знаешь, что дурачью ничего не нужно. Дурачьё хочет сдохнуть и утянуть тебя за собой. Но мы ведь этого не допустим, правда? Нет-нет, не допустим. Мы сделаем всё, чтобы избавиться от дураков. Только так ты сможешь выжить. Но вот что я тебе скажу, Гена… Никто не должен погибнуть. Я кое-что знаю об этом мире. Если кто-то погибнет, всё станет только хуже, и у тебя будет меньше шансов выжить. Единственный способ избавиться от дураков, это отдать их тем людям в пустыне. Ты понимаешь меня?

Гена отлично всё понимал. Каждое слово тёщи занимало особое место в его сознании — будто выставочные экземпляры в витринах.

— Но главное — избавиться от старика, — внушала Анастасия Марковна. — Он самый опасный дурак. Пока старик здесь, тебе не на что надеяться, так и знай.

Указав пальцем на окно, Гена вытаращил глаза и залепетал:

— Пи… пи…

— Да, несчастный маленький Гена, да. У него пистолет. И потому ты должен подгадать момент, когда старик потеряет бдительность. Ты должен за ним наблюдать, это ведь тебе по силам? Дураки ответят за свою глупость. Ну а сейчас тебе нужно хорошенько подкрепиться. Я чувствую, ты голоден, — она отошла в сторону. — Посмотри, что я приготовила для тебя. Кушай, кушай. Будешь хорошо кушать, вырастешь большим и сильным.

Лицо Гены озарила улыбка дебила. От восторга он даже застонал.

На полу была расстелена скатерть, на которой стояли блюда с различной снедью. От жареных куриных ножек поднимался пар. Ломти белого хлеба, нарезанная колбаса, салат оливье, селёдка под шубой — всё это буквально призывало Гену: ешь, набивай рот, наслаждайся вкусом!

— Приятного аппетита, — сказала Анастасия Марковна и отступила в темноту, полностью в ней растворившись.

Всё ещё улыбаясь, Гена подполз к скатерти, схватил куриную ножку, вцепился в неё зубами. Это было настоящее блаженство. Ничего вкуснее он в жизни не ел. Жевал, чавкал, глотал, зачерпывал рукой салат, пихал в рот. Он решил съесть всё, даже хлебной крошки не оставить.

Если бы в этот момент в комнату кто-нибудь зашёл, то увидел бы такую картину: на полу возле трупа сидит Гена и играет в безумную игру под названием «Съешь как можно больше воображаемой еды». Он брал что-то из воздуха, пихал в рот, давился, глотал, и ему это явно доставляло огромное наслаждение.

* * *

— Я больше не могу, Прапор, — созналась Валентина. Серая скверна уже почти полностью покрыла её тело, чистыми оставались лишь голова и часть шеи. Глаза стали тёмными, черты лица обострились. — Не могу больше. Мне так больно, кожа как будто горит. И он зовёт меня. Бледный человек хочет, чтобы я пришла к нему.

Во двор вошли Борис и Виталий, с термосом в руке. Они поглядели на Валентину и поняли: она на грани.

— Бледный человек… — слабым голосом сказала Валентина, даже не заметив, что во дворе стало на двух человек больше. — Я закрываю глаза и вижу его. У него две головы. Он в какой-то пещере, висит на тонких нитях. Там стены с зелёными светящимися пятнами… Бледный человек… — она дёрнулась, скривилась, зашипела: — Хесс, Хесс, Хесс! — потом словно бы очнулась от короткого приступа, с недоумением взглянула на Бориса и Виталия. — А-а, это вы… Зря вы пришли, нечего тут делать.

— Они чай принесли, Валь, — терпеливо объяснил Прапор.

— Не, нет, — её лицо стало злым, — они явились поглядеть на глупую больную тётку! Я для них, как странная зверушка в зоопарке!

— Прапор вздохнул.

— Валь, не надо…

Она скукожилась на ступеньках крыльца, тяжело задышала сквозь стиснутые зубы, а потом расслабилась, заговорила тихо:

— Простите. Простите меня. Это всё он, бледный человек. Я чувствую, как он пытается растворить меня в себе, — её снова будто бы током ударило. Она задёргалась, захрипела: — Хесс, Хесс, Хесс…

Борис внутренне застонал. Наблюдать за мучениями этой женщины, было сродни пытки. Такое хотелось моментально вычеркнуть из памяти, запихать в самые глубины подсознания и поставить непробиваемую стену. Жутко. Особенно пугало это конвульсивное «Хесс, Хесс, Хесс…» Будто бы в горле Валентины песчаная буря бушевала. И ведь Маргарита, вспомнил Борис, тоже давилась этим странным словом. Хотя, вряд ли это вообще слово. Скорее, один из симптомов болезни, что-то вроде извращённой пародии на кашель.

Из пустоши донёсся хор голосов:

— Валентина… твоя подруга ждёт тебя… Иди к ней… Иди к нам…

— Нет! — Валентина крепко зажмурилась. — Чёрт, я прямо сейчас его вижу! Одна голова молчит, а другая зовёт… Я нужна ему, очень нужна. Как и все остальные. Он… Хесс, Хесс, Хесс… — Она открыла глаза, посмотрела на свою дрожащую руку. — Эта тварь забирает меня, частичка за частичкой. Я чувствую. Ещё немного и…

— Твоя подруга Маргарита ждёт тебя… — голоса сумеречных людей стали громче, в них появились нетерпеливые нотки. — Не медли, Валентина… Приди к нам и твои страдания тут же прекратятся… Это ведь так просто… Тебе нужно всего лишь прийти к нам и боль пройдёт… Маргарита тоже страдала, а теперь она счастлива, но ей не хватает её лучшей подруги… Ей не хватает тебя, Валентина…

— Проклятье! — выругался Прапор. Он выглядел совершенно потерянным. От того человека, который днём угрожал Гене пистолетом, как будто и намёка не осталось.

— Я не пойду к нему, — Валентина поднялась со ступеней. — Ни за что! Это хуже смерти. Я знаю, о чём говорю, потому что он… Хесс, Хесс, Хесс… — она внезапно согнулась, словно её ударили в живот, оскалилась, став похожей на зверя. Её скрюченные пальцы