Бессмысленно это с кем-либо обсуждать. Фарида шепчет: распутаешь. Но смогу ли? Если всерьёз говорить. Всё как-то осложняется изо дня в день.

Вышел на «Адмиралтейской» (не уехал, задумавшись, дальше – уже достижение!), злобно сунув телефон в карман. Он тут же завибрировал: звонок. Белкин панически вздрогнул, но обошлось: всего лишь позвонила Лина Петровна, напомнила, что сегодня кафедра. За время разговора поток стремящихся наверх иссяк. Поезд в другую сторону ещё не подъезжал, и на эскалатор Белкин вступил в гордом одиночестве, что позволило ему с лёгким матерком вслух громко выдохнуть.

– От всей души сочувствую вам, Борис Павлович, – вдруг раздался смутно знакомый голос сзади.

Белкин испугался до чрезвычайности. Обернулся – сразу за ним стоял Александр Фигнер в неизменном чёрном костюме.

– Утро доброе. Я Фигнер, помните?

«Забудешь тебя», – мрачно подумал Белкин. Но вместо ответа скептически поднял брови, дескать, ну-ну, и дальше что?

– Знаете, Борис Павлович, – продолжил Фигнер, – вы, конечно, по Ветхому Завету специалист, но я бы хотел вам кое-что напомнить из Нового.

Философ молча смотрел на Самуиловича, оставаясь ступенькой выше и не намереваясь спускаться. Фигнер тоже не изъявлял желания поравняться с Белкиным.

– Помните, у Луки написано, что Христос велел одному из своих учеников: «Следуй за мной»? А тот ответил, позволь, мол, Господи, похоронить отца.

Белкину хотелось заметить, что он помнит не только про мёртвых, которые должны хоронить своих мертвецов, но и то, что об этом писал как Лука, так и Матфей. Однако не стал открывать рот. А Фигнер как ни в чём не бывало продолжал:

– Мне вот кажется, что вы живы, Борис Павлович. И не то чтобы вам нужно идти и благовествовать – хотя, учитывая род ваших занятий, почему нет, – но уж в любом случае вам не стоит тратить себя на тех, кто не отмечен тем же, чем отмечены вы. О чём я только что вам сказал.

Первый эскалатор постепенно кончался – дальше нужно было пройти по промежуточному вестибюлю и встать на второй.

– У Луки ещё написано о том, что озирающийся назад не благонадёжен для Царства Божьего. Помните?

Белкин всё помнил. Но по-прежнему молчал. Они зашагали по вестибюлю. Белкин праздно обнаружил, что существенно выше и стройнее своего собеседника, что его иррационально обрадовало.

– А у Матфея, – обнаружил верные познания Фигнер, – помните, что за этими словами последовало?

Белкин качнул головой.

– Жаль, но неважно, к тому же вы всегда можете вернуться к тем стихам, – улыбнулся Александр Самуилович. – Я пойду, до свидания!

Но не ушёл, а напротив – даже чуть ближе наклонился к нему на ходу:

– И кстати, счастливо вам оставаться, а я в отпуск улетаю завтра.

– Куда? – на автомате зачем-то спросил Белкин.

– В Сирью, – как-то странно, одними губами, ответил его спутник, – развеяться.

После чего мгновенно ускорился и первым оказался на втором эскалаторе. Когда сам Белкин добрался до автоматической лестницы и поднял глаза к зияющему где-то далеко-высоко выходу, на эскалаторе никого не было.

«Или он в Севилью сказал?..» – подумалось.

Сзади накатила толпа.

На улице Белкин снова вытащил телефон и позвонил в деканат.

– Лина Петровна, у нас же на кафедре есть Священное Писание?

Обычно он на лекции приносил Библию с собой, но сегодня она ему была, по идее, не нужна – нынешние занятия христианства вообще не касались.

– Да, Борис Павлович, вам подготовить к лекции?

– Вы могли бы мне вслух прочесть кусочек? Мне бы прямо сейчас, очень нужно.

– Конечно, что и где посмотреть?

– Евангелие от Матфея, восьмая глава.

– Минуту… Открыла. Что там?

– Я не помню номер стиха… Посмотрите, где там Иисус говорит о мёртвых и их мертвецах?

– Да… Двадцать первый стих. «Другой же из учеников Его сказал Ему: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего». Двадцать второй стих. «Но Иисус сказал ему: иди за Мною, и предоставь мёртвым погребать своих мертвецов». Это то, что нужно?

– Отлично. А дальше?

– Двадцать третий. «И когда вошёл Он в лодку, за Ним последовали ученики Его». Двадцать четвёртый. «И вот, сделалось великое волнение на море, так что лодка покрывалась волнами; а Он спал». Двадцать пятый. «Тогда ученики Его, подойдя к Нему, разбудили Его и сказали: Господи! спаси нас, погибаем». Двадцать шестой. «И говорит им: что вы так боязливы, маловерные?» Достаточно? Борис Павлович? Борис Павлович?

– Да? Ох, простите, Линочка Петровна…

– Читать дальше?

– Ради Бога простите. Достаточно. Извините.

– Да что вы извиняетесь?

– Я задумался, а вы старались…

– Так это же хорошо, что задумались, думать – ваша работа.

– Да, наверное… До скорого, я приду минут через пятнадцать. Извините ещё раз, Лина Петровна…

Он закончил разговор, одновременно кладя телефон в карман и чуть не падая в обморок от очередного открытия: снова Лина. Опять!!! Она-то каким боком к истории Алёши примешана? Неужели?

И вдруг он успокоился.

И выпрямился.

И даже приосанился.

И зашагал бодрее.

Стало ясно: дело – бесперспективно. История, любая история, не может иметь финала. Она всегда неисчерпаема, работает по принципу бесконечного ряда домино, а может, коготка, который увязает, но ни в коем случае не по принципу верёвочки, которая вьётся, но конец будет. Не будет конца. Верёвочка, как Вселенная, безгранична и всё время расширяется, то есть удлиняется, и в результате обязательно приведёт Белкина, например, к собственным родителям. Или к главе городского округа Большого Камня. Или к митрополиту Смоленскому и Дорогобужскому. Что это будет значить? Ровным счётом ничего.

Нерадивый Христов ученик хотел похоронить отца, который, конечно же, на тот момент не умер. Ученик намеревался вернуться в дом к старику-отцу и дождаться, пока тот мирно отойдёт. Но он, ученик, был избран. Как раз о том и говорил Иисус. Мёртвые не могут никого хоронить, конечно же. Мёртвыми Он назвал тех, кто не с Ним.

Невозможно помыслить о сравнении себя с Христом. И с Его учеником. Но Белкин совершенно точно не может и не будет хоронить Алексея Андреева, какую бы симпатию он к нему ни питал. И заниматься Владимиром Воловских, который формально жив, он тоже не может, хоть бы тот назначил ему ежемесячную зарплату. Белкин сделал всё, что смог, и он, в отличие от старика, жив по-настоящему, а не формально.

Тайны в самом деле копятся с невероятной скоростью. То, что Белкин разгадал пароль от андреевского ноутбука, – подлинное чудо. Но это случайность, Элохим, мы же понимаем. Точнее, не случайность, а Твоя милость. Кое-что удалось выяснить, кое о чём догадаться. Многое из узнанного действительно важно – по крайней мере, для Воловских. Но дальнейшая работа превратится в драку ради драки. Какая разница, украл ли Алексей чужой счёт из ресторана, случайно прихватил, или старик соврал, а их было там тринадцать человек? Что изменится, если мы внезапно выясним, с какой целью он подарил учительнице старую брошюрку? Положа руку на сердце, имеет ли сейчас значение причина, по которой бедный Алёша в припадке тоскливого полубезумия придумал себе близнеца Близнецова и написал за него несколько стишков? И откуда он выкопал эту фамилию? Ответы узнать страшно любопытно, но любопытство бессмысленно, бесцельно, выхолощенно, оно ни к чему не ведёт.