бьют по нервам. Большой спрос на них в Италии… Опять всплывают сицилийские и калабрийские мафиозные круги. Поезда с рублевым грузом идут через Польшу в Бельгию… Ведь суммы-то какие: пятьсот миллиардов! Грабеж. Мафия уже на Западе одной ногой, а у нас здесь все комаров бьют, таких как я… Что значит для страны наши укусы?.. Что значу по сравнению с этим я? А ведь томлюсь же в тюрьме, пока они разъезжают в правительственных лимузинах…

— Да, читаешь, диву даешься. В Швейцарии агенту по борьбе с наркобизнесом предложили набитый нашими ассигнациями ящик, размеры которого три на полтора метра! Вот чудеса! А тут — колокола в Натальин день…

— Господи, — взмолилась Мама. — Вы что, доконать меня решили?

— Да нет, так, размышления вслух… По поводу и не по поводу. Строим новую Россию, а как строить? Кругом коррупция… Вы-то хоть знаете, что означает это слово?

— Представьте себе, нет. Иностранное, да?

— И я толком не знаю. Нет в законе точного правового объяснения. Сердцем понимаю: коррупция — это, когда одни, сколотившись в корысти, давят других… Еще как давят!

— Это апелляция к моей совести?

— Да нет. Вами я доволен. Хотя… вы многое зря взяли на себя. Не нужно. Плечи, хоть и сильные, но женские — не выдержат! Ведь простым глазом видно, какую роль играл Сомов. Крупная рыба, да не подступишься. Ему надо отвечать перед законом, ему — вам-то зачем за него отдуваться, на себя чужое взваливать?

— Чужое? Я и без вас знаю, что у Валерия Петровича грехов немало. И гореть ему на суде Страшном. Ад его ждет. Возможно, он и есть та самая коррупция, которая переправляет ассигнации в поездах через Польшу… Но это мне надо доказать. А я не могу. Сомов для меня всегда был закрыт. Закрыт — и все.

Следователь заерзал на стуле, издав странный воркующий смех.

— Раньше-то вы говорили иное. А теперь хотите сказать, что мало знаете о нем?!

— Мало.

— Нет, не мало! Доказательства выдвинем мы сами, а ваша задача — раскрыть его подноготную… Это сом, огромный сом. А сомы живут в омутах. Нам нужны все связи Сомова… Иначе… заговор с целью ограбления России продолжится…

Мама побледнела и тихо сказала:

— Я подумаю. Давайте разговор отложим на завтра. А сегодня даже у меня как-никак праздник: Натальин день. Жаль, что я не слышу колокольного звона.

…Маму отвели в камеру. Там было прибрано и чисто. Она встала на колени и помолилась. Пообедала, но от прогулки отказалась, сославшись, что ее знобит: в этот день на нее свалилось много всяких переживаний. Начальство тюрьмы ее уважило. К Маме стали относиться с особой деликатностью. Почему-то в новых российских органах верили, что Мама — это, пожалуй, начало нового шумного дела, и хотя сам судебный процесс сулил трудности, в него верили. Власти в лице президента всенародно объявили о борьбе с коррупцией и преступностью…

Следователь сидел в кабинете прокурора и докладывал о нитях, которые вели к Сомову.

— Ты уверен?

— Уверен.

— Конечно, Сомов… Это было бы здорово, процесс века! Сколько бы он за собой номенклатуры потащил… Но в таких случаях всегда существует много «но»…

— Да нет никаких «но»!.. Сомов в наших руках: тем более я понял, убедился сам, как ненавидит его Мама.

Прокурор нахмурился.

— Да, ты поработал славно. Так что, завершишь дело, на недельку поезжай… Куда душе угодно! В Крым, на Кавказ…

Как-то особенно запищал телефон. Прокурор по-сановному медленно взял трубку, недовольный тем, что его прервали.

Лицо его исказилось и побледнело.

— Что? Не может быть… Ну как же так! — И выругался матом.

Они, прокурор и следователь, дикими глазами смотрели друг на друга.

— Я не верю, — поняв в чем дело, по-детски пролепетал следователь.

— Гуд-бай, мой мальчик! Она отравилась.

45

Сомов узнал о Маме на пути в гостиницу, машинально купив газету. Схватил глазами небольшую криминальную заметку и почувствовал, как тело стало ватным: с минуту он стоял на месте, с трудом переваривая столь драгоценную информацию.

«Все… Мамы в живых больше нет…»

Какое-то странное самочувствие — печаль, пустота, горечь спутались с глубоко зарытой радостью: неужели так просто освободила она его? Так просто. Взяла вот — и ушла в тот мир… И теперь он плевал на следователя… Да и на прокуратуру плевал… Хотя… Что-то они на него уже накопали. Во всяком случае, постарались накопать. Но ведь многое уже в прошлом. По ту сторону реки. Впрочем, новый Сомов — это уже не тот Сомов, которого знала Мама. Да и все ли она знала?

Вечером Сомов уезжал в Москву. Спокойствие медленно возвращалось к нему. А когда приехал домой, тут же позвонил следователю.

— Это хорошо, что позвонили, — обрадовался следователь.

— Я человек слова, — заметил Сомов.

— Тогда приезжайте. Я жду.

В голосе следователя уже нет прежних ноток плебейского превосходства и легкого пренебрежения… Собственно, мол, дело-то за ордером на арест… «Ну ладно, походи, походи, я еще разрешаю, но песня твоя спета».

Валерий Петрович воспрянул духом: не видать тебе, стерва, сомовых потрохов — крючок маловат!

А следователь действительно был другой. Ни словом не обмолвился о Маме, вежливо предложил сесть: «Как съездили?», и уже просящим тоном, как бы между прочим, заметил:

— Вы, кстати, написали? Все, как говорили?

— Нет, — спокойно сказал Сомов.

— Почему?

— Я не знаю, о чем мы говорили. Мне нечего писать.

— Вот как. — Следователь побагровел, но быстро взял себя в руки. — Конечно, зачем — Мамы нет. Она, к сожалению, отравилась. Я понял, вы это узнали из поспешной информации газет.

— Собственно, меня это не волнует. Бог с ней. Она заслужила то, что хотела.

Следователь сожалеюще посмотрел на Сомова.

— В вас нет ничего человеческого… Это же ваш друг. Близкий, родной по духу человек.

— Майор, кончайте словоблудие. У вас есть ко мне конкретные вопросы? Если нет, я занят: у меня, как и у вас, служба. Я занят, готовлю материалы для Госсовета.

— Конечно, для Госсовета… Не давите на меня, господин, товарищ Сомов. У меня много к вам вопросов, но потом…

— Тогда подпишите пропуск, да я пойду.

— Нет, не пойдете. Вместо пропуска ордер на арест…

Сомов нагло и со злостью взглянул на следователя.

— Мелко плавали, молодой человек…

— Я знаю, вывернетесь. Это вам не впервые. Посидите здесь, я сейчас.

Следователь прошел в соседний кабинет и, нервничая, позвонил прокурору.

— Он уйдет. Понимаете, он уйдет — и навсегда. Нужен ордер на арест…

— Арестовать никогда не поздно, — сказал прокурор, почесывая затылок. — Но если мы ошибемся,