15. Камышницы

Куча хвороста, наваленная на сиденье весельной лодки. Среди прутиков и веток – травинки, кувшинка, выброшенная кем-то конфетная обертка, обломок пластиковой вилки и то ли кусок шпагата, то ли хвостик тампона. Все вместе похоже на сильно обтрепанную корзинку для шопинга, брошенную в канал и собравшую на себя все водоросли.

Это гнездо, выстроенное практически за один день парой камышниц рядом с причалом Кенвудского женского пруда. В считаных метрах от поста спасателя (с которого я, работая в этом качестве на полставки, ежедневно помогаю спуститься в воду седовласой австрийке) сидит камышница-наседка, которую явно не смущают загорающие топлес, гериатрический брасс и периодически атакующие ее цапли. Согласно главе 1 Закона о дикой природе и сельской местности от 1981 года считается правонарушением намеренно забирать, повреждать или разрушать гнездо любой дикой птицы в то время, когда оно используется или строится54. То есть до самой осени камышница будет красиво сидеть в своем дощатом домике, а нам с коллегами придется заниматься тяжелым ручным трудом, балансируя на сапборде или уходя по бедра в ил. Наверное, стоит купить вторую весельную лодку.

На дворе апрель 2017 года, и я работаю спасателем на Кенвудском женском пруду в Хэмпстед-Хит, в этом скандально известном уголке городского покоя, сапфического позирования, зимней закалки, литературного вдохновения, потного отдыха и избалованной дичи, столь любимом всеми, от Эммы Уотсон[40] до Маргарет Дрэббл[41]. Это пруд. Природный, пресный, с бурым дном, полный рыбы, растений, уток и женщин. Он открыт все дни в году, замерзает зимой, на входе есть табличка с надписью: мужчинам, собакам, детям вход воспрещен.

Для женщин, которые здесь плавают, это еще и райский уголок: тихая гавань, спасательный круг, сообщество, третье легкое.

Я выгляжу как плод беззаконной любви Рональда Макдональда и уличного светофора: вырвиглазно-красные шорты, ослепительно-желтая толстовка и влажное, бледно-зеленое лицо. А еще я на третьем месяце беременности, усталая, вспыльчивая и часто отбегаю к задней части пирса, чтобы тихонько поблевать в большое красное пластиковое ведро.

Мне задали вопрос, не хочу ли я поработать спасателем, прошлой зимой, когда я плавала здесь под дождем, льдом и снегом шестой год подряд. Я хорошо себя зарекомендовала. И была в восторге. Работа на женском пруду всегда была работой моей мечты – свежий воздух, необременительное расписание, физическое противоядие писательской жизни, прикованной к письменному столу, – так что я быстренько записалась на недельные подготовительные курсы. Уплатила взнос, прочла учебное пособие и через считаные дни узнала, что беременна.

Слава богу, когда я позвонила Рэю, руководителю курсов, чтобы спросить, смогу ли продолжать спасательскую подготовку и сдать экзамен с восьминедельной беременностью, он тут же ответил: «Конечно. А почему нет?»

Когда спросила остальных спасателей женского пруда, не будут ли они против беременной коллеги в коллективе, мне напомнили, что всего пару лет назад старшая смены проработала всю беременность вплоть до последнего триместра.

Наблюдать за прудом можно и с ребенком под ребрами; пробираться сквозь толпу, мыть туалеты, проводить сердечно-легочную реанимацию и орать на подростков можно с новым человечком, пинающим тебя в мочевой пузырь.

Однажды во время перерыва на чай (с той же вероятностью крапивный, с какой и листовой) я стояла на серой бетонной глыбе поста спасателей и смотрела на гнездо камышниц. Наблюдала, как самочка раздувала белую грудку, встряхивала хвостовыми перьями, быстро трепетала крыльями, а потом садилась и не двигалась. Я наблюдала, как она сканирует взглядом края пруда – для нее это целое озеро. Я видела, как от быстрого дыхания ее короткие грудные перышки прилегали к сучкам гнезда. Потом заметила, как ее партнер – отважный и энергичный самец, которого мы прозвали Мартином после того, как он стал весьма знаменит особенно зрелищной разборкой с чайкой, – упорно плыл с другого конца пруда вдоль сотни метров береговой линии, мимо кувшинок, спасательных кругов, плакучих ветвей и водяных ирисов, с большим мокрым листом в клюве.

После нескольких часов отлучки, когда его не было ни слышно, ни видно, он наконец вернулся. Забравшись по веслу на борт, он прыгнул в лодку и поковылял вдоль сиденья. Между двумя птицами произошел микросекундный визуальный контакт, а потом он быстро и тщательно уложил влажный, пружинящий лист под брюшко подруги.

Все это – плаванье, ожидание, метания и ныряния – только чтобы ей было чуточку удобнее, чтобы гнездо было чуточку мягче, а ее работа – чуточку легче. Все их существование этой весной – акт веры: друг в друга, в свои яйца, в это гнездо, в природу и будущее. В данный момент их жизнь не имела большей цели, чем сохранение в тепле кладки веснушчатых яичек размером с грецкий орех. Пока птенцы не оперятся, они связаны долгом и взаимозависимостью. Ее вера, что он вернется, присмотрит и сохранит ей жизнь, и его преданность невидимым отпрыскам едва не заставили меня разреветься. Я заглянула в лодку со слезами на глазах.

Несколько часов спустя в галогеновых сумерках Восточного Лондона я попыталась рассказать Нику об этом моменте, об этих птицах, об их цели, о доверии, о верности и не смогла. Просто сорвалась.

По правде говоря, в лице этих птиц я ощутила некоторое оправдание для себя. Неделями я смотрела, как Ник уезжал на работу, пересекая Лондон на велосипеде, метро и поезде, по полтора часа в каждую сторону, и – вот честно! – гадала, вернется ли. В те длинные, пустые дни я жаждала, чтобы он пришел домой с чем-то – письмом, цветами, клочком ткани. Это показало бы, что он думал обо мне, несмотря на расстояние; что он будет рядом, когда я начну больше всего в нем нуждаться.

Мне нужно было заверение, что я могу доверять ему, что существую в его внутренней жизни и он не свалит в закат при первой возможности.

Для женщины, которая потратила всю подростковую и взрослую жизнь на старательное создание каменно-твердой раковины независимости и самозащиты, это новое чувство казалось пугающим. Женщине, всегда полагавшей, будто единственный способ заставить мужчину остаться – ни о чем не просить, ни на что не рассчитывать и ничего не планировать, это казалось опасным. Я ощущала себя вскрытой и подставленной хлещущему ветру уязвимости, потребности и надежды. Если бы Ник бросил меня, я осталась бы не просто беременной и с разбитым сердцем. Мне предстояли бы шесть месяцев, а может, и год, в течение которого я не смогла бы