Лёжа ночью без сна, я думала, что так тревожит совесть. Я забыла о женихе, вычеркнула его из памяти, а в сердце для него и раньше не нашлось места! Бедный Орнак! Не верила, что он умер из-за меня, всё это наветы, дабы внушить мне чувство вины, заставить действовать так, как нужно другим.

Я даже написала очередное расстроенное письмо отцу, чтобы он прислал подробные сведения о прабабке, на которую я похожа, но он отделался туманными намёками, перемешанными со слухами, за всем этим проступало нежелание говорить.

И я знала, кто мне поможет. Не хотела к ней обращаться с подобным, но раз дело такое, требовалась помощь матери.

Матушка прислала письмо по срочной почте. Три листа, исписанных мелким каллиграфическим почерком, на них маман отвела душу, должно быть, и перечитывала вслух сёстрам, чтобы возродить давно минувшее и напомнить им о том, как трудно быть ведьмой.

Вот и моя прабабка, Геранта Морихен, удостоилась чести быть женой уважаемого человека, а всё немоглось ей, свербело и болело в разных местах, имела любовника из захудалого рода. Добро бы ещё из знатного!

Тот потом и погиб по приказу короля или потому, что рухнул его замок, на ремонт которого у представителя обнищавшей семьи денег не было, а у женщины звонкие монеты или шелестящие купюры брать не положено.

Геранта эта грустила, убивалась, ребёнка носила от мужа, а поговаривали, что от любовника, но ко всеобщему облегчению, ребёнок умер вскорости после рождения.

Геранта родила ещё парочку, но тут уж точно от мужа, потому что тот заточил принцессу в доме под надзором, приставив только старух-приживалок, потом простил неверную, позволил ей выезжать в свет, да она всё грустила и чахла. Балы разлюбила, смотрела на всех, точно сипуха, исподлобья, танцевала неохотно, сплетничать и веселиться перестала. Набегали периоды, когда она принималась хохотать, кружиться в вальсе, будто ужаленная, всё никак не хотела остыть, и муж радовался, дарил подарки. Баловал, стало быть.

Это уже потом поняли все, что неспроста так. Это болезнь захватила ум ведьмы, она стала пропадать по ночам, находили Геранту в парке, снимали с деревьев, пришлось заточить в доме, чтобы семью и страну не позорила.

Так она что удумала: все камины запретила топить, морозила домашних, пока её в деревню не увезли, там и померла в стылой спальне, пытаясь колдовать и крича что-то о стене огня. О чудовище, рождённом из пламени, которое пожрёт её потомков.

История произвела на меня удручающее действие, хоть ложись и самой помирай. Я себе эту Геранту по-другому представляла, ещё не хватало, чтобы её безумие перекинулось на меня!

«А как иначе! Вон уже крылатых демонов из людей делаешь, туман видишь там, где его нет!» — шептал противный внутренний голос, и я в очередной раз убедилась, что поступила правильно, когда заказала портнихе самое целомудренное платье простого кроя, которое она была в состоянии сделать. Из прежнего вдовьего платья.

Меня не заметят?

Конечно, заметят, но пусть моя скромность станет посланием для того, кто не понимает других намёков.

И всё же, стоило войти в блестящий зал, украшенный розовыми букетами так, что дышать стало нечем даже при открытых окнах, и залитый светом магических шаров под потолком, я растерялась.

Он смотрел на меня. Могла бы поклясться, что ждал моего появления, и я предпочитала делать вид, что не вижу никого. И это было чистой правдой. Я двигалась, говорила что-то, а сама находилась в бреду, взирая на всё со стороны. Не было больше ничего более важного, чем этот день, этот миг. Сейчас отодвинется тонкая занавесь, и мы встретимся лицом к лицу.

И что-то случится.

То самое, что повторялось век за веком, раз за разом, и никто не узнавал мгновение, приносящее осознание: это Он. Это Она. Оставалось пару минут на то, чтобы сбежать от своей судьбы, изменить её, спрятаться там, где не властны люди, я могла бы запереть себя в сокровищнице, но всё равно ждала бы, что Он придёт за мной. Двуликий всегда посылает демона, когда избрал деву.

Мне негде будет спрятаться. И это даже хорошо, значит, остаётся принять испытание.

Я уселась в уголке на диванчике, предназначенном для дорогой гостьи, и принялась принимать приветствия. Жена бургомистра была рядом, госпожа Мольсен тоже устроилась на пуфике возле моих ног, так что объективности ради мне ничего не грозило.

Я была здесь самой знатной, даже хозяин дома поспешил приложиться к ручке с заверением, что безмерно счастлив приветствовать столь важную гостью в скромном доме.

— Вы словно помолодели, лорд Лаветт! — улыбнулась я вполне искренне. Тени за спиной хозяина, страдающего чахоткой, если не отступили полностью, то съёжились, лицо, рыхлое, болезненное, бледное, со следами оспин будто бы исчезало, а сквозь него проступало другое, свежее, молодое.

— Это всё потому, что вы почтили меня своим присутствием, ваше высочество. Вы помните мою племянницу, леди Лаветт?

— Да, мы встречались, — ответила я и перевела взгляд на тень той, кого я ранее видела не раз, кого всегда считала за образец вкуса и холёной красоты, сознающей себя в сиянии своего совершенства. Оливия Лаветт обладала модной внешностью «настоящей розы Сангратоса».

И что теперь?

— Благодарю за приглашение, леди Лаветт, — снизошла я до ответа и кивнула. Из жалости.

Уж не знаю, что там случилось, но выглядела Оливия так, будто провела последние недели в жестокой лихорадке. Впалые щёки и глаза, восковидная бледность, которые не могли скрыть даже румяна, неровность движений, она вздрагивала при каждом звуке голоса, возвысившегося над толпой, — всё это произвело на меня впечатление Болезни, прошедшей рядом и нечаянно дыхнувшей в мою сторону.

Я моргнула и не увидела в Оливии ничего, кроме, пожалуй, лёгкой усталости. Утомлённость даже шла ей, делая какой-то живой, не в пример прежнему образу гордячки и язвительной злючки.

— И мы с милордом Риконом горячо вас благодарим, ваше высочество!

Нет, я ошиблась. Оливия не могла не посмотреть так, будто отобрала у меня лучший приз. Не вскинула подбородок, этого бы не позволил этикет, но как-то горделиво повернулась вполоборота и улыбнулась кончиками губ, опустив при этом глаза.

Они отошли, и чувство постороннего взгляда пропало, в зале стало холодно и неуютно, мне сразу захотелось уйти отсюда и больше не переступать порог этого дома. Ничего не знать о доме Лаветт и о том, кто желает с ним породниться.

— Ваше величество, — жена бургомистра, дама полная телом и достоинством, придвинулась ко мне, будто желала завязать разговор, не нарушая при этом границ приличий: