промелькнул испуг, сменившийся отчаянием в глазах. Я понимал, о чём она думает: «Теперь уж моя репутация погибла безвозвратно».

— Её высочество устала, милорд. Аудиенция окончена, — госпожа Мольсен вклинилась между нами как внезапно выросший терновый куст. Острый, пораниться несложно, если прикасаться к её колючим ветвям, но я ловко обошёл её и вмиг оказался подле Ниары, осознавшей, что она оказалась прижатой к стене и отступать больше некуда.

— Возьмите.

— Не возьму, — упрямо мотнула головой и сжала пальцы в кулаки. — Уходите.

— Уйду, как только возьмите, — пообещал я, и она кивнула.

— Это непозволительно, ваше высочество, — мелкой собачкой визжала седовласая дама, но нам обоим не было до неё дела.

Ниара схватила коробочку с брошью, сжала в руке, а потом с торжествующим видом произнесла:

— Посмотрите, это стекляшка, милорд. Так и знала, что у вас закончились родовые сокровища. Убирайтесь! Я не нуждаюсь в вашей защите.

И вернула мой подарок нераскрытым, сунула в руки, будто это не подарок, которому всякая модница рада, а что-то гадкое. И он изменился, это я точно знал, но как такое возможно?

Я немедленно открыл коробочку, перевязанную алой шёлковой ленточкой, и увидел, что вместо граната булавку венчала треснувшее, поблёкшее от солнца стекло.

Глава 11. Помолвка

1

Ниара

Я больше никогда не бывала одна. Мало того что госпожа Мольсен превратилась в мою тюремщицу, скрывающую надзор под маской заботы. Так ещё и Берта была вынуждена следовать установке, полученной от матери-настоятельницы сокровищницы Двуликого.

Не сметь отходить от меня ни на шаг и немедленно докладывать обо всех странностях лично госпоже Мольсен.

Когда я пожаловалась на такой надзор родителям, а потом и его величеству, по срочной почте мне пришли почти одинаковые ответы: всё для твоей пользы. Ты слишком ценна и прочее.

Не то чтобы я сама желала выходить на улицу, где полагалось передвигаться в закрытом экипаже и не дальше, чем того требовала необходимость, но всё же подобное ограничение меня угнетало. Казалось, с моим приездом в округ Вронхиль я стала изгоем. Угрозой всему сущему.

— Вы преувеличиваете, госпожа, — пыталась утешить Берта и делилась со мной сладкими подарками племянника казначея, с которым у неё теперь был головокружительный роман. Моя молочная сестра объедалась сладостями, как всегда мечтала, потому как строгая и экономная мать приучила дочерей не тратить деньги на себя.

«Потому что это грех, не приучайтесь к радости плоти, не придётся сожалеть после и пускаться в бесчинства».

Да, Берта была не бедна, она могла бы баловать себя на деньги мужа и ту плату, которую получала от моей семьи, но никогда этого не делала.

Одевалась так скромно, как могла, чтобы соответствовать статусу княгини, хотя всё время говорила, что она горничной пришла ко мне, ею и останется. Не подпустит ко мне других служанок, я слишком хрупка для проклятий, которые часто преследуют королевскую кровь. А князь пусть своим титулом подавится.

Но сейчас о муже она старалась не вспоминать, кроме как во времена молитвы, когда, стоя коленями на холодном полу, возносила молитвы, чтобы избежать наказания в загробном мире, приготовленного для неверных жён.

Я устала её разубеждать и говорить о том, что Богам неведома жалость. Они играют нами, как костями, не заботясь о своих фишках. Поломается одна — возьмутся за другую.

Вот настал черёд и моей игры!

Боги наказывали меня за что-то, может, за кровное родство с ведьмой Востока, подарившей мне внешность, может, за королевскую кровь, но Они послали мне демона, преследовавшего по пятам. И демоницу, которую я часто видела в зеркале.

Я больше никогда не могла побыть одна. Стоило взглянуть на своё отражение, как другая женщина, опытная, властная завладевала моим телом и мыслями. Всё было чужим: и желания, и чувства.

— Ох, госпожа моя, — причитала Берта, когда узнала о визите милорда Рикона и о том, что произошло после, — да как он посмел что-то дарить вам! Оно ещё ладно, когда болели, с позволения целителей, но вот так врываться в дом, нести чушь о вашей болезни! Его извинит только весть, что он ослабел умом.

— Не хочу говорить об этом!

Чем больше я о нём думала, тем сильнее разжигалось моё любопытство. Почему он преследует меня? Почему смотрит так, будто я что-то задолжала, и теперь вовек не расплатиться?

Все мысли о тумане, о том, что милорд вовсе не человек, я нещадно гнала от себя. Этого не могло быть, это просто моя сила губит разум, затмевая его туманом, сотканном из увиденного ранее, услышанного или того, что я хотела бы услышать.

— Голова болит? — спохватилась Берта и принялась растирать мне виски настойкой от целителей, от чего мне становилось ещё хуже.

— Сбегаю за тёплым молоком, — говорила она обычно, когда я жаловалась, что от её действий только сильнее болит. Так случилось и на этот раз.

И чтобы не смотреть, как я меняюсь в зеркале, не вздрагивать от желаний, несвойственных мне, например, нанести на губы карминовый цвет, потому что он так идёт к моим волосам, и потому что тогда он захочет снова меня поцеловать уже наяву, я принялась перечитывать последнее письмо от отца.

Он пытался меня утешить, говорил, что в округе Вронхиль придётся задержаться, пока уладят формальности с Древними камнями, что им надобно вылежаться после инициации, дабы они никому не причинили вреда при перевозке.

Мысленно согласная, я всё же чувствовала, что это отговорки, сам король отчего-то приказал мне прозябать в провинции, не иначе это происки его матери! А значит, надо приготовиться, что моё положение долго не изменится.

Всех ради меня держать здесь не станут, или всё же нет? Нельзя просто так сослать служительницу сокровищницы Двуликого, если на то не было знаков Бога.

Их не было, госпожа Мольсен вмиг бы сообщила.

Я совсем запуталась в тех сетях, которые вились вокруг меня. Зачем я нужна милорду Рикону? Поразмыслив, сошлась на том, что всему виной моё королевское происхождение.

Служба в сокровищнице рано или поздно истечёт, а жена, состоящая в родстве с правящей семьёй, позволит возвыситься тому, кто только что выполз из небытия.

«Тебя всё равно выдадут замуж, почему бы не за него? Он вовсе тебе не противен. Признайся», — шептал внутренний голос, и я с ним спорила до следов ногтей на ладонях от сжатых в кулак пальцев. До пылающих щёк и ноющей груди, в которой шевелилось что-то похожее на влечение.

Он меня преследовал, он был почти несвободен, но при желании мог разорвать помолвку. Конечно, я никогда никого не