после того, как были произнесены приветствия в его честь. И, поблагодарив товарищей за теплые — слова, адресованные ему в этот день, выразил еще большую благодарность за то, что был избавлен от выслушивания юбилейных речей. Начал было говорить о себе и тут же: «Затем мне хотелось несколько слов сказать по поводу теперешнего положения большевистской партии». И все это без видимого перехода, не затрудняясь подыскиванием для него слов, одно лишь «затем».

И снова неожиданность: Ленин говорит, что на эту мысль — поговорить о современном положении партии — навели его строки, написанные Карлом Каутским восемнадцать лет тому назад.

В 1902 году Каутский рассуждал о перемещении революционного центра, о том, что Россия послужит источником революционной энергии для Западной Европы и, «как бы ни окончилась теперешняя борьба в России, кровь и счастье мучеников, которых она породит, к сожалению, более чем достаточно, не пропадут даром. Они оплодотворят всходы социального переворота во всем цивилизованном мире, заставят их расти пышнее и быстрее».

Ради чего приводит Ленин такую обширную цитату — в выступлении, уместившемся на двух с небольшим страницах, она занимает почти целую страницу? Почему, наконец, именно эти строки, написанные восемнадцать лет назад автором, который с тех пор успел стать врагом (злейшим врагом — подчеркивает Ленин) социалистической революции, были на памяти у Владимира Ильича в день его пятидесятилетия? Чтобы ответить на эти вопросы, покинем на время юбилейный вечер и вернемся туда, где был до этого Ленин, — в его кабинет. Подчинившись многочисленным уговорам приехать в Московский комитет партии, Владимир Ильич прервал работу, которой был занят и увлечен.

27. IV. 1920 — этой датой помечен основной текст «Детской болезни «левизны» в коммунизме». Значит, юбилейный вечер состоялся за четыре дня до завершения этой работы, когда Ленин был поглощен исследованием стратегии и тактики международного коммунистического движения, или, как он сам пометил в рукописи, «опытом популярной беседы о марксистской стратегии и тактике». Владимира Ильича подгоняли сроки: текст брошюры предстояло перевести на иностранные языки и издать до начала И конгресса Коммунистического Интернационала.

Лишь открыв «Детскую болезнь «левизны» в коммунизме», уже на второй странице мы читаем ту же цитату Каутского — от первого до последнего слова. Так и видишь Ленина за рабочим столом; кажется, что он только успел закрыть кавычки, пометить следом: «Хорошо писал 18 лет тому назад Карл Каутский!», как вынужден был прервать работу и поехать на вечер. Приехав на него, он как бы продолжит работу: повторит цитату и скажет следом: «Вот как 18 лет назад писал про революционное движение в России выдающийся социалист, с которым нам пришлось теперь порвать так решительно». В повторении этом — непроизвольность выступления Владимира Ильича: он говорит о том, чем заняты его мысли.

На первый взгляд может показаться, что, дважды обращаясь к цитате, Ленин размышляет в каждом случае о разном. В работе он анализирует международное значение Октябрьской революции. Это как бы взгляд извне: Ленин стремится взглянуть глазами коммунистов других стран, помочь им осмыслить международную значимость Октября, историческую неизбежность повторения в международном масштабе того, что произошло в России. В связи с этим и ссылка на Каутского. Выступление на вечере — это уже взгляд изнутри, от себя. Ленин говорит, что ожидания от русской революции были непомерно велики, слова Каутского — подтверждение тому. Теперь революция свершилась, одержаны блестящие победы, но нельзя забывать, что в силу условий, в которых она проходила, большевики не имели пока возможности приступить надлежащим образом к решению задач, составляющих сущность социалистического переворота.

Здесь-то и перекрещиваются взгляд извне и взгляд изнутри, сливаются в единый взгляд коммуниста-интернационалиста, которому в одинаковой мере присущи и политическая трезвость, и политическая скромность, Не переоценивать своих побед, полагая, что уже воплощены в экономическом и политическом смысле идеалы социалистической революции, говорит Ленин на юбилейном вечере. А во втором абзаце своей работы он пишет: «…было бы ошибочно упустить из виду, что после победы пролетарской революции хотя бы в одной из передовых стран наступит, по всей вероятности, крутой перелом, именно: Россия сделается вскоре после этого не образцовой, а опять отсталой (в «советском» и в социалистическом смысле) страной».

Владимир Ильич в своей речи говорит собравшимся, что, не понимая всего этого, можно, «пожалуй, попасть в очень опасное положение, — именно, в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное». Такая опасность «должна быть сугубо учтена всеми большевиками порознь и большевиками, как целой политической партией». Вот он, переход не по форме, а по существу от того, о чем говорил Ленин в самом начале, касаясь себя, — к партии, которой и посвятил выступление.

В беседе с М. С. Ольминским Ленин заметил: «Вы не можете представить себе, до какой степени неприятно мне постоянное выдвигание моей личности». В этих словах — одно из многочисленных свидетельств той исключительной взыскательности, с которой относился Владимир Ильич к упоминанию своего имени, к оценкам своей роли в судьбах революции, делах партий и государства.

Широко известен, например, эпизод, рассказанный В. Д. Бонч-Бруевичем: первый раз после ранения появившись в своем кабинете, Ленин взялся за просмотр накопившихся газет.

«Вхожу, вижу: Владимир Ильич сильно побледнел, встречает меня взволнованным взглядом и с упреком говорит мне:

— Это что такое? Как же вы могли допустить?.. Смотрите, что пишут в газетах?.. Читать стыдно. Пишут обо мне, что я такой, сякой, все преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика… Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров… Так, чего доброго, пожалуй, доберутся до молебнов за мое здоровье… Ведь это ужасно!.. И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности отдельного человека, давно порешили с вопросом героев, а тут вдруг опять возвышение личности! Это никуда не годится…

Я не мог вставить ни одного слова в эту взволнованную речь, и, боясь, что Владимир Ильич сильно повредит себе таким волнением, я тихонько, как только он остановился, стал говорить ему о том, что любовь масс именно к нему беспредельна… что Управление делами и я лично осаждены бесконечными телефонными запросами, письмами, телеграммами, депутациями от фабрик, заводов, союзов: все хотят знать о его здоровье… все это и отражается, как на фотографической пластинке, в газетах, в статьях, письмах, постановлениях, решениях фабрично-заводских коллективов…

— …Знаете что: вызовите Ольминского, Лепешинского и сами приходите ко мне. Я буду просить вас втроем объездить сейчас же все редакции всех больших и маленьких газет и журналов. И передать то, что я вам скажу: чтобы они умненько, с завтрашнего дня, прекратили