– Я не о том. Я хочу еще раз поговорить с ней, прежде чем мы пойдем.

– Она тебя не услышит.

Нур обхватила себя руками.

– Знаю. Но все равно хочу.

Я сделал глубокий вдох… и понял, что в воздухе чуть-чуть пахнет формальдегидом. Несмотря на то, что я сам потерял деда, я никогда до конца не понимал, что чувствует Нур. Потерять любимого человека, с которым только успел воссоединиться…

Она взяла меня за руку.

– Побудешь со мной?

– Если хочешь.

Мы подошли к Ви, и Нур опустилась на колени у гроба. Я отступил на пару шагов, чтобы оставаться рядом, но не мешать.

– Мама, я должна уйти. Пойду искать Пенни. Не знаю, когда вернусь…

Она погрузила пальцы в лед, нашла руку Ви, синюю от смерти и холода, и стала гладить ее, говоря… Кажется, я услышал «люблю тебя» и «прости», но, вообще-то, я старался не прислушиваться, потому что… это было очень личное и вдобавок надрывало мне сердце.

А потом лед пополз, и Нур ахнула. Пальцы Ви сомкнулись на ее руке. Где-то глубоко в ее груди еще пылала капля крови поэта.

Губы Ви приоткрылись, в горле заклокотало. Я надеялся, она скажет что-нибудь вроде: «Я тоже тебя люблю», или даже «Ты в этом не виновата» – это было бы еще лучше…

Но Ви произнесла:

– Горацио…

Нур напряглась, наклонилась ближе.

– Что? Что ты сказала?

Посыпался лед. Ви пыталась сесть в гробу, но не смогла, и погрузилась обратно. Глаза ее оставались плотно закрытыми. Слова выползали с трудом, искаженные, перемежаясь едва слышными хриплыми вдохами:

– Горацио. Он был… последним из нас. И когда-то… служил правой рукой… Каула. Найди его…

Челюсть упала. Рука выпустила Нур и обмякла.

Ви здесь снова больше не было.

* * *

Мы ворвались в кухню, чтобы рассказать остальным о том, что случилось, но застали только Горация и Еноха, которые о чем-то говорили, стоя возле раковины. Остальные уже ушли наверх. На Енохе был грязный фартук, а в руке – мясной тесак. Он рубил целый поднос куриц, предположительно ради сердец.

Услышав наши новости, он пренебрежительно пожал плечами.

– Да, такое иногда случается. Когда в какой-то из внутренних полостей остается капля остаточного резурректина, они, бывает, просыпаются вот так, ненадолго… Хотя то, что она не просто нарычала на тебя, впечатляет. Видимо, очень хотела с тобой поговорить. Со стороны покойника требуется очень большое усилие, чтобы вот так восстать.

Нур сжала губы.

– Она что-то говорила насчет какого-то «Горацио».

– Что, опять Шекспир? – заинтересовался его почти-тезка.

– Нет, – покачал головой я. – Скорее, она имела в виду пусто́ту Эйча. Того Горацио. Сказала, что он раньше был близок к Каулу и мы должны его найти.

– Найти, и что? – не унимался Гораций.

– Этого она не сказала. Не успела, – вздохнула Нур. – Я могу попробовать расспросить… если вы снова ее поднимете.

– С этим не ко мне. Я не могу ее поднимать чаще, чем раз в несколько дней, и каждый раз качество воскрешения будет ухудшаться, имей в виду.

– А.

Нур потерла глаза тыльной стороной руки.

– Прости, Нур. – Енох всадил тесак в доску и вытер руки о фартук. – Даже если бы я прямо сейчас ее поднял, вряд ли удалось бы добиться чего-то внятного. Посмертные речи на девяносто девять процентов состоят из бреда. Как сны. Без обид, Гораций.

– А я все равно обиделся! – Гораций повернулся к нему спиной.

– По-моему, смысл в этом все-таки есть, – задумчиво сказал я. – Про Горацио я и сам думал. Он же тогда выдал нам клочок карты и ключ, и выбросился из окна у Эйча. Но вот куда он девался потом?

– Честно говоря, мне все равно, – устало проговорила Нур так горько, что я удивился. – Если бы не эта идиотская карта, мы бы никогда не нашли Ви… и она до сих пор была бы жива.

– Не обязательно. Мурнау знал, где она скрывается, и, скорее всего, сам в конце концов привел бы нас туда. А Эйч с Горацио точно хотели как лучше и пытались тебя защитить. Они понятия не имели, что сердце Ви – в списке покупок Мурнау.

– Наверное, это так, – неохотно кивнула Нур. – Значит, ты думаешь, что он до сих пор жив? Старая пусто́та Эйча до сих пор где-то шляется?

– Вполне возможно. Только он теперь превратился в тварь. Думаю, после целой жизни рабства в качестве ручной пусто́ты он решил устроить себе что-то вроде каникул. Хотя кто его знает.

– А знаете, с кем я бы хотел перемолвиться словечком? – неожиданно сказал Енох, хряпнув тесаком об доску, и куриная голова упрыгала в раковину. – С Майроном Бентамом.

При звуке этого имени меня как будто прошило холодом.

– Ну, раз уж мы мечтаем, я бы не отказался побеседовать с Иисусом Христом и Махатмой Ганди, – подал голос Гораций.

– Я с ним однажды встречался, – небрежно бросил Енох.

– С кем? С Иисусом?!

– С Ганди, придурок. Он посетил Ист-Энд в тридцатые годы. Славный чувак. Но насчет Бентама я серьезно. Если бы удалось найти его тело, я, возможно, смог бы разбудить его и поболтать. У него наверняка есть какой-нибудь компромат на Каула.

– Он был уничтожен в Библиотеке Душ вместе с Каулом, забыл? – сказал Гораций. – Никакого тела не осталось. По крайней мере, такого, чтобы можно было узнать. Последний раз, когда я его видел, он выглядел как гигантский комар.

Енох снова грохнул тесаком об доску. Кровь забрызгала потолок.

– А ему наверняка пошло.

* * *

Я поднимался к себе, когда из окна донеслись какие-то вопли. Я выглянул наружу: Миллард и Бронвин о чем-то спорили с Клаусом в переулке. Я выскочил в окно и скатился по лесам до земли, как Миллард мне и показывал.

– Что тут у вас? – спросил я, подбегая к ним.

Клаус покраснел от крика. За спиной у него болтался вещевой мешок. Лица Милларда я, понятное дело, разглядеть не мог, но дышал он тяжело. А Бронвин, судя по всему, понятия не имела, что вообще происходит, но собиралась защищать Милларда, невзирая ни на что.

– Что происходит? – прошипел Миллард негромко, но так, будто на самом деле орал во всю глотку. – Я достал этому мерзавцу и кость, и фиал, и вообще все что душе угодно…

– Да ну? – перебил я. – И каким же образом?

– Через кое-какие мои частные каналы, которые мне стоило немалого труда поддерживать – и хватит об этом. А он теперь отказывается отдать нам сам-знаешь-что!

– Ты про… – начал я.

– Тсс! – оборвал меня Миллард. – Вслух-то не надо, а!