– Я не могу вам ее отдать, потому что чертова штука взорвалась! – Клаус даже не пытался говорить тише. – Мне чуть мизинец не оторвало! – Он показал перевязанную правую руку. – Я тебе говорил, что может не выйти, вот и не вышло!

– А ты тогда докажи! И верни все, что осталось после взрыва! – вскипел Миллард.

– Да не могу я! Все сгорело, превратилось в синий пепел!

Миллард издал красноречивый звук, свидетельствовавший об отвращении.

– Бред сивой кобылы! Ни слову не верю. У тебя все получилось, и ты решил оставить его себе!

– Да тебя выпороть за такое мало! – Клаус стрельнул глазами в Бронвин, которая молча показала ему кулак. – А я, между прочим, принес мирный дар. Он не так хорош, как сам-знаешь-что, но вполне может спасти твою шкуру в правильных обстоятельствах.

– Не надо мне всяких дурацких призов!

– Да посмотри ты на него, ради бога! – Клаус снял мешок с плеча и развязал ремень, стягивавший горловину.

Из мешка показались деревянные часы вроде настенных, в форме ящика, фута два высотой.

– Это же…

– Да. Костяные часы.

Я присмотрелся.

Циферблат походил на загорелую, туго натянутую кожу, а стрелки были сделаны из длинных, хрупких на вид косточек.

– Зачем тебе такое отдавать? Я думал, они сделаны из какого-то твоего предка.

– Затем, что я реально паршиво себя чувствую из-за нашей сделки! – рявкнул Клаус. – Ты мне их, разумеется, принесешь назад – это взаймы, пока вы будете шляться… где вы там будете.

– А ты-то откуда об этом знаешь? – подозрительно прищурилась Бронвин.

– У секретов в Акре очень короткий период полураспада, – ухмыльнулся Клаус.

– Что они делают? – я постарался вернуть разговор к часам.

– Помогают слышать шепот.

– Какой еще шепот? – заинтересовалась Бронвин.

– Не поддавайся на его уловки!

– Шепот тех, кто покидает этот мир, – сказал Клаус. – Когда мозг и сердце уже отказали, но призрак еще держится за мертвое тело. Они шепчут, но гораздо быстрее, чем может уловить разум, и тише, чем слышит ухо. Понять их речь невозможно, если только не замедлить мир и не слушать очень внимательно…

– И какая нам от этого польза? – нетерпеливо перебил его Миллард.

– Костяные часы замедляют мир, а замедление позволяет услышать шепот. Все вокруг начинает ползти со скоростью улитки. И пользы от этого может быть много, даже не считая призрачных голосов. Ящик отпирается ключом из безымянного пальца, часы заводятся большим, ходовую пружину запускают указательным.

Он снял с пояса кольцо с ключами и протянул нам. Кольцо было железное, и на нем позванивали ключи из косточек.

Миллард схватил его.

– За сам-знаешь-что это никудышная компенсация, – сказал он строго, но не слишком уверенно. – Если только я услышу, что ты сам пустил его в ход, окажешься в тюрьме быстрее, чем успеешь сказать: «Я – предатель своего народа».

Наш невидимый друг опустился на колени возле костяных часов, пробежал пальцами по резной крышке и вздохнул.

– Но… спасибо, – негромко добавил он.

Клаус важно кивнул.

– Надеюсь, вам никогда не понадобится их использовать, – он вытащил из кармана фляжку. – Удачи!

И немедленно выпил.

* * *

Мы уже долезли до половины лесов, когда снизу донесся вопль:

– Вы какого черта там делаете? А ну, слезайте немедленно!

Из переулка на нас глазели Крах Донован и Песья Морда. Узнав меня, Крах насмешливо прищурился.

– Это ты там, Портман?

– Что вы там забыли? – подхватил Песья Морда.

– И незачем так орать, – прошипел Миллард.

– Живем мы здесь вообще-то, – отрезал я.

– Тогда зачем вламываться в собственный дом? – с ухмылкой парировал он.

– Мы не вламываемся, а тайно проникаем, – сказала Бронвин. – А зачем – вот уж ни разу не твое дело.

– А вот вы что здесь делаете? – перевел стрелки я. – Я думал, вы ушли с Паркинсом и Ламотом.

– К черту этих бесхребетных предателей. – Песья Морда сплюнул наземь.

– Мы решили остаться и соединить свои судьбы с единственными странными, у кого еще осталась честь, – а это, так уж вышло, вы, – сказал Крах. – Добро пожаловать домой, и помоги нам господь, как говорится.

Они отправились дальше своей дорогой, а мы – своей.

– Сдается мне, мы их недооценили, – поделился я.

– Это мы еще посмотрим, – отозвался Миллард.

В здание мы влезли через то же окно, что и вылезли. Никто внутри криков не слышал, а мы решили им не говорить. Бронвин утрамбовала костяные часы в тот же кофр, что и Миллардовы книги с картами, и снабдила его веревочными лямками, чтобы тащить на спине, как такой громадный рюкзак. Не успела она его закрыть, как на нижнем этаже поднялась какая-то суматоха. Мы бросились в кухню и обнаружили там, посреди перьев и сена, всех двенадцать имбрин и компанию отбывающих в полном составе.

Было уже почти пора уходить. Имбрины явились нас провожать – некоторые даже подарили нам свои перья в качестве талисманов: их мы сунули в карманы или в металлическую фурнитуру точно подобранных по эпохе ранцев. Гораций раздал пуленепробиваемые свитера, которые сам связал из шерсти странных овец, – совершенно незаменимая штука. Без такого свитера я бы чувствовал себя, ей-богу, голым. Хоть и чесались они немилосердно.

И вот время настало. Следом за мисс Сапсан мы вышли из дому и опять завернули в тот самый переулок. Клауса там, понятное дело, уже не было, зато нас ждали шесть больших дощатых ящиков. Мой оказался достаточно большой, чтобы вместить двоих, и поскольку Нур уже закрыли в другой, поменьше, ко мне втиснулась Эмма. Мы сидели рядышком, прижав коленки к груди и упершись спиной в доски. Где-то снаружи Гораций объяснял имбринам свою новую теорию насчет того, как прекратить трансляции Каула (для этого нужно было пустить через динамики определенную ноту, частота которой разрушала гипнотический эффект)… но тут нам на голову легла крышка и заглушила звук.

Потом ящик подняли и погрузили в фургон – нас с Эммой швырнуло друг на друга.

– Ты когда-нибудь думала, что все будет настолько плохо? – поинтересовался я, клацая зубами (это фургон покатил по изрытым колдобинами улицам).

– Ты про Каула, который воскрес и решил обрушить на нас всю силу Библиотеки Душ?

– Ага, типа про него.

Упертое в меня плечо поднялось, потом упало.

– Честно? Я никогда не думала, что все будет настолько хорошо.

Я, конечно, решил, что ослышался.