— А хотя бы и так! — с вызовом ответила Пчелинцева. — Или вы думаете, что из меня бы вышел плохой начмед?

«Да вообще никакой, — подумал Саша, бывший свидетелем этого разговора. — Синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта с синдромом Фредерика путаешь, а туда же — в начмеды вылезти мечтаешь!».

Разительные перемены произошли с заведующей терапевтическим отделением Адамовской, которая была любовницей снятого главного врача. Фурия, перед которой трепетала вся больница, включая заместителей главного врача в одночасье превратилась в кроткую овечку.

— Батюшки-светы! — ахнула однажды Феткулина, вернув на место трубку «внутреннего» аппарата. — Оказывается Адамовская знает слова «пожалуйста» и «спасибо». Ну кто бы мог подумать!

С ординатором Пряниковым Адамовская теперь приветливо здоровалась при встречах, а как-то раз, случайно оказавшись в соседнем кресле во время «пятиминутки» даже поинтересовалась, как проходит ординатура.

— Спасибо, нормально, — ответил Саша.

Все действительно было нормально. Граф Монте-Кристо закончил мстить и теперь уплывал куда подальше вместе с любимой женщиной на воображаемом корабле.

До окончания клинической ординатуры, которую Александр Михайлович Пряников про себя иначе как «ординаДурой» не называл, оставалось три месяца и девятнадцать дней.

Всего-то.

Свою речь на прощальном собрании профессор-членкор Манасеин начал с того, что кафедра, которую он имеет честь возглавлять уже много лет, в последнее время сильно обновилась — пришли новые люди и принесли с собой новые идеи. Говорил он это как-то уныло и вообще не было в нем былой бодрости. Ходили слухи, что Манасеину недолго осталось заведовать кафедрой. Трудовой договор с ним заканчивается в конце августа и ректорат продлевать его не намерен. Несмотря на все заслуги, регалии, членкорство и родственные отношения с заместителем министра здравоохранения.

— Славик-то наш кругом обосрался, — говорила доктор Пчелинцева, — и как ученый, и как администратор.

Когда-то, в хорошие свои времена, профессор Манасеин отказался взять Пчелинцеву на кафедру старшим лаборантом, да еще и сказал в кулуарах по этому поводу, что у него и без Кристины Александровны змей хватает. Так что на этот раз Пчелинцева радовалась чужой беде не только из-за своего поганого характера, но и по сугубо личным мотивам.

Секретарша кафедры Светлана, искренне преданная своему благодетелю и давнему любовнику, вещала повсюду, что Ученый совет университета и на этот раз выберет Вячеслава Николаевича, потому что кафедра за него, а мнение кафедры имеет решающее значение. С ней никто не спорил — дурака учить, что мертвого лечить, — но все прекрасно понимали, что выборы заведующего кафедрой — это пустая формальность. Ученый совет избирает тайным голосованием того, кого выбрал ректор. Так было всегда и так всегда будет. Что же касается кафедры, то на ней за Манасеина была, пожалуй, только Светлана. Профессор Адаев спал и видел себя в кресле заведующего, да и обновленный доцентский состав тоже вынашивал честолюбивые планы.

Человек, благодаря которому произошло обновление кафедры факультетской терапии и кардиологии РУДС, а также косвенно причастный к смене руководства семьдесят четвертой клинической больницы, сидел в первом ряду и вежливо улыбался сидящим в президиуме, когда встречался с ними взглядами. Улыбнулся он и Манасеину, отчего профессора-членкора заметно передернуло. Манасеин в последнее время вообще стал какой-то дерганый.

После Манасеина выступил профессор Адаев, после Адаева — Мукул Пракашевич, а затем потянулись выпускники. Список выступающих был составлен заранее, но внешне все выглядело так, будто бы экс-ординаторы выступают по зову души и собственному почину. Слова произносились разные, но смысл всех выступлений сводился к одному: нас здесь многому научили, и мы этого не забудем.

Согласно регламенту, последним должен был выступать Самсон Нкоси, аксакал, оттрубивший в ординатуре целых четыре года, и президент южноафриканского землячества. Сказав, что следует, Самсон вручит профессору Манасеину подарок — дорогущую перьевую ручку. Золотое перо, золотой колпачок, короче говоря — невероятная красотень. Деньги на подарок собирались среди выпускников. Разумеется, Саша в этой складчине участвовать не стал. Он приготовил Манасеину и всей кафедре свой подарок.

— Кто еще хочет выступить? — спросил профессор Адаев, глядя на сидевшего в третьем ряду Самсона.

— Я! — вскочил Саша.

Не дожидаясь приглашения, которого могло и не быть, он вышел на трибуну и солидно откашлялся.

Зал притих. Одни насторожились, а другие предвкушали неожиданное развлечение. Кирилл, по обыкновению забравшийся в последний ряд, показал Саше сначала оттопыренный большой палец, а затем — средний. Это переводилось как: «Молодец! Вставь им!».

— Все, кто выступал, говорили о том, как они счастливы сегодня, — начал Саша. — Я тоже счастлив потому что наконец-то закончился этот унылый, бессмысленный и бесполезный ритуал!

— Я бы попросил не выражаться! — Вован-хитрован грозно хлопнул ладонью по столу.

— Погуглите, пожалуйста, значение слов «унылый», «бессмысленный», «бесполезный», а также слова «ритуал»! — с улыбкой предложил Саша. — Я подожду.

Адаев демонстративно пожал плечами — ну что с него взять, это же Пряников? — и так же демонстративно стал разговаривать с Манасеиным. Болтай, мол, что хочешь, серьезным людям до твоей болтовни дела нет.

— Пришел я сюда с большими надеждами, которые не сбылись, — продолжал Саша. — Я долго не понимал, почему все идет не так, как надо, почему нас ничему не учат, а только нагружают. Причину понял далеко не сразу. Дело в том, что на ординаторов всем наплевать. Я бы высказался резче, но меня просили не выражаться. Ординатура — это извращенный, особо циничный вид рабства. Мало того, что тебя имеют, как хотят, так за это еще и платить приходится!

— Уж вы-то, Пряников, насколько мне помнится, ничего не платили! — сказал Манасеин, не оборачиваясь к Саше.