— Я лично не платил, но платили за меня, — уточнил Саша. — Я сказал все, что хотел. Поздравляю всех с завершением рабства. Оковы тяжкие пали! Темницы рухнули! Ура!!!

От бодрого Сашиного вопля вздрогнул почти весь состав президиума.

— Давай, Самсон, теперь твоя очередь, — пригласил Саша, спускаясь с подиума. — И не забудь сказать, что выпускники РУДС являются элитой южноафриканской медицины.

Самсон показал ему кулак, стараясь, чтобы этот жест был бы не очень заметен для окружающих. Саша, не таясь, показал ему руку с оттопыренным кверху большим пальцем и вытянутым горизонтально указательным. Этот жест означал приглашение отметить окончание ординатуры. Самсон кивнул — ну еще бы!

При вручении подарка Саша аплодировал громче всех и еще раз крикнул свое «Ура!», теперь уж во всю мощь молодецкого голоса. Вопль стал последним штрихом, точкой в конце длинного-предлинного предложения.

Собрание закончилось хоровым пением гимна Российского университета демократического сотрудничества. Вместо: «Есть в великой России замечательный вуз…», Саша пел: «Вставай проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…».

— Ты поешь что-то другое, — заметил стоявший рядом Нарендра.

— Что душа просит, то и пою, — ответил Саша.

Единственным человеком, с которым немного жаль было расставаться, был новый заведующий кардиологическим отделением Эльдар Абелевич. Ему тоже было жаль расставаться с Сашей, он даже предлагал ему место в отделении. Добрый человек хотел, как лучше, а получился мини-спектакль Театра Сатиры.

Дочка Феткулиной собралась рожать первенца. Полина Романовна объявила, что после отпуска уйдет на пенсию, благо и возраст подошел, а потом, если и вернется, то только на прием в поликлинику, где работа спокойнее и нет дежурств.

Объявление было сделано в ординаторской, в присутствии заведующего. Эльдар Абелевич попытался было отговорить Феткулину — ну что вы, право? — а когда убедился в непоколебимости ее решения, сказал Саше:

— А вы бы не хотели у нас остаться? Я знаю, что у вас целевая ординатура, но ведь все можно решить.

Саша не успел и рта раскрыть для того, чтобы поблагодарить и отказаться, как Пчелинцева и Цорохова синхронно встали (сидя они такое важное заявление делать не могли) и сказали хором:

— Если он останется, то я уволюсь!

Ну разве не дуры? Чего выступать? Ведь ясно же было, что Саша не останется в этом гадюшнике ни за какие коврижки. Ладно, Эльдар Абелевич человек относительно новый и слегка отстраненный от всего, что не имеет прямого отношения к работе. Но теткам, имевшим двухлетний стаж общения с ординатором Пряниковым, следовало понимать, что к чему.

— Спасибо, Эльдар Абелевич, за столь лестное предложение, — ответил Саша, глядя при этом то на Пчелинцеву, то на Цорохову, — но у меня совершенно другие планы.

Эльдар Абелевич после пригласил Сашу к себе в кабинет, где с глазу на глаз убеждал, что ненужно обращать внимания на «враждебные демарши», но Саша объяснил, что демарши тут не причем. Он не хочет работать в семьдесят четвертой больнице и, вообще, подумывает, стоит ли ему идти в клиницисты.

— Это у вас постординатурный синдром, — улыбнулся Эльдар Абелевич. — У меня было то же самое. Настолько все обрыдло, что хотелось в статистики уйти. Но это быстро прошло. Важно понимать, что именно сейчас начинается ваша настоящая профессиональная жизнь. Вы уже не ординатор, а полноценный и полноправный врач… Впрочем, зачем я объясняю? Это ощутить надо, чтобы понять. Вот получите корочки, отдохнете, придете на новую работу в новое место и вспомните мои слова!

В оставшиеся дни тетки опасливо косились на Сашу — уж не передумает ли он? Саша, по своему обыкновению, вежливо улыбался в ответ на колючие взгляды. Руки чесались подложить каждой из дур на прощанье по жирной свинье, но марать руки уже не хотелось. Если бы тетки знали, какие интересные мысли крутятся в Сашиной голове, то всячески старались бы его задобрить. На руках бы носили, в темечко бы целовали, к чаю сладости бы каждый день приносили.

Отец в ответ на осторожное Сашино «что-то не хочется мне в больнице работать», сказал то же самое, что и Эльдар Абелевич. Это ты переутомился, сын. Отдохни, а там видно будет. От отработки, если что, отбазарить тебя будет не сложно, но учти, что дома тебе продвигаться будет легче.

— Куда продвигаться? — спросил Саша.

— Как это — куда? — удивился отец. — В заведующие отделением, а то и кафедрой. Да хоть и в министры, все зависит только от тебя. Или вы с Аленой решили обосноваться в Москве?

— Да ничего мы пока еще не решили, — ответил Саша. — У Алены контракт до тридцатого сентября, а что дальше будет непонятно. Дело не в том, где жить, пап, а в том, что делать.

— Съезди на море, — без какой-либо примеси иронии, посоветовал отец. — Судьбоносные решения лучше принимать во время отдыха, на свежую и пустую голову.

Понимала Сашу одна только Алена, но и она понимала его не совсем правильно. Внушила себе, что Саша собирается отказаться от работы в клинике из-за нее. Мол, хочет остаться с ней в Москве, а места в больнице найти не может, вот и выдумал, что якобы не хочет продолжать идти по практической врачебной стезе. Саша сначала пытался переубедить ее словами, а когда понял, что его доводы не действуют, перешел к делу. Открыл на сайте департамента здравоохранения перечень взрослых больниц и предложил Алене эксперимент:

— Звони в любые, по твоему выбору, проси телефон начмеда и говори ему, что ты только что окончила ординатуру по кардиологии и ищешь работу.

Алена обзвонила двенадцать больниц. В четырех ее пригласили на собеседование, что свидетельствовало о наличии вакантных мест, а в одной так вообще предложили приходить завтра утром и оформляться на работу. Вопрос о жертве во имя любви был снят с повестки дня.

— Наверное я никогда не хотел быть врачом, — сказал Саша, во время вечерней прогулки в Академическом парке, который получил свое звучное название от расположенной неподалеку станции метро. — В смысле — не хотел по-настоящему. Все было предопределено изначально. Мне с детства внушили, что у нас — династия и что врач — это самая благородная профессия. Я проникся и изо всех сил пытался соответствовать. Одно время мне врачебная работа нравилась, а потом вдруг разонравилась. Я долго этого не понимал, а недавно вдруг понял, что медицина мне как-то не очень. Дорогой начальник и любимый отец поставили мне диагноз — постординатурный синдром…

— А мне кажется, что это синдром профессионального выгорания! — вставила Алена, любившая на досуге полистать книги по психологии.

— Да я еще и разгореться не успел толком, — усмехнулся Саша. — Когда же мне было выгорать? Нет, дело не в этом. Я попробую объяснить, только ты не перебивай, ладно. Раньше я смотрел на свое медицинское будущее через розовые очки. Медицина — это мое призвание! Я буду самым лучшим врачом! И все такое… А потом все это стало выглядеть иначе. Ничего не изменилось, просто я снял очки. И теперь, когда я думаю о том, как я работаю, как я защищаю диссертацию, как я становлюсь заведующим и так далее, на меня наваливается тоска. Желания заниматься этим нет, оно ушло. И я подозреваю, что если бы медицина была бы моим личным выбором, то ничто бы не смогло меня от нее отвратить. А меня отвратило, потому что выбор был мне навязан. Навязан очень деликатно, из самых лучших побуждений, но это не мое.