поначалу думал, что в убийстве монгольских торговцев повинен только наместник Отрара Инал-хан, и поэтому направил к хорезмшаху еще одно посольство с требованием выдать виновного в гибели монгольских подданных.

«Если ты утверждаешь, что совершенное Инал-ханом сделано не по приказу, исходившему от тебя, — писал Чингисхан в своем обращении к хорезмшаху, — то выдай мне Инал-хана, чтобы я наказал его за содеянное и помешал кровопролитию, успокоив толпу. А в противном случае — война, в которой станут дешевы самые дорогие души и преломятся древки копий».

Султан отказался отослать к нему Инал-хана, несмотря на страх, который охватил его душу, и боязнь, лишившую его разума. Ведь он не мог отправить его к нему [Чингисхану], потому что большая часть войск и эмиры высоких степеней были из родни Инал-хана… и распоряжались в его государстве.

Он полагал, что если он в своем ответе станет потакать Чингисхану, то этим лишь усилит его жадность, поэтому он сдержался, проявил стойкость и отказал[731]. Он (хорезмшах. — А. М.) приказал убить посла, и тот был убит. Тем, кто сопровождал его, он приказал отрезать бороды и вернул к их хозяину Чингисхану.

Они (сопровождавшие монгольского посла люди. — А. М.) сообщили ему о том, как поступил хорезмшах с послом, и передали, что хорезмшах сказал: «Я иду на тебя, хотя бы ты был на краю мира, дабы наказать тебя, и поступлю с тобой так же, как я поступил с твоими людьми»[732].

После подобных деяний и заявлений самого хорезмшаха Чингисхан «…понял, что между обеими сторонами не осталось какой-либо преграды [к военным действиям] и государи, которые были [бы между ними] посредниками, исчезли; он привел в порядок, подготовил и снарядил [свои] войска и намерился напасть на владения Мухаммеда»[733].

В конце 1218 г. Чингисхан принял окончательное решение о походе на государство хорезмшаха. В специальном указе Чингисхана говорилось:

«Я негодую, известясь о том, что в землях Сартаульских (в державе хорезмшаха. — А. М.) пленена и перебита сотня мужей наших, кои во главе с Ухуной посланы были к сартаульцам посольством (монгольским торговым представительством. — А. М.) Возможно ли спустить неслыханное поруганье, которое бессовестные сартаульцы над нашими поводьями златыми [734] учинили?! Так повоюем лиходеев-сартаульцев!»[735]

И хотя Чингисхан принял окончательное решение о походе на государство хорезмшаха, тем не менее он созвал Великий хуралтай, «на который съехались все члены императорского дома, сподвижники Чингиса и вообще монгольская родовая аристократия. Великий хуралтай был собран Чингисом, конечно, не для того, чтобы получить одобрение своим планам со стороны своих родичей и знати, а для того, чтобы иметь возможность наилучшим образом организовать новое большое предприятие и лично дать всем руководящие наставления»[736].

Прежде чем говорить о плане подготовки к походу на державу хорезмшаха и его реализации, попытаемся разобраться, что побудило Чингисхана «наставлять своих сыновей, великих эмиров, нойонов и тысячников, сотников и десятников», а главное — на что наставлять и какие новые «ясы он провозгласил»[737] на этом Великом хуралтае.

Чтобы ответить на эти вопросы, как мне представляется, следует, во-первых, вспомнить первый «мистический опыт» личного общения Чингисхана с Верховным божеством монголов накануне начала похода на империю Цзинь. Тогдашнее его моление на горе Бурхан халдун явилось следствием новых представлений о Всевышнем Тэнгри как о сверхъестественной Высшей силе, которая решает судьбы всего мира. Во-вторых, необходимо припомнить ультимативное послание Чингисхана чжурчжэньскому Алтан-хану, ставшее первым реальным выражением упомянутых выше новых представлений Великого монгольского хана о Всевышнем Тэнгри.

Успехи, достигнутые монгольской армией во время похода против империи Цзинь, убедили Чингисхана в правильности его новых представлений о Всевышнем Тэнгри. Поэтому после трагических известий из Отрара, как уже говорилось выше, Чингисхан повторил свой «мистический опыт» и в прямом общении с Всевышним Тэнгри просил даровать ему «своею помощью силу для отмщения»[738].

Очевидно, именно к этому времени относится предание о пережитом Чингисханом «мистическом опыте» общения с Всевышним Тэнгри, которое мы находим в письме (1262 г.) монгольского хана Хулагу (1217–1265, основатель державы Ил ханов в Иране), в котором он писал Людовику IX: «Бог (Всевышний Тэнгри. — А. М.)… говорил нашему деду Чингисхану: „Я один являюсь Всемогущим богом в наивысших сферах и ставлю тебя над народами и… царствами, чтобы ты был правителем и царем всей земли, чтобы ты искоренял, подавлял спесь, ниспровергал, разрушал, строил и выращивал“»[739].

Таким образом, моление Всевышнему Вечному Тэнгри превратилось в обязательное для Чингисхана ритуальное действие, связанное с выражением воли Верховного божества монголов, с узнаванием Чингисханом «тору» — «Высших законов», «правил царствования», предписанных Всевышним Вечным Тэнгри.

После этого «знамения благовестия», полученного от Всевышнего Тэнгри во время их последнего общения, Чингисхан должен был уверовать в то, что Небесный Владыка «„назначил ему к исполнению“ дело объединения всех стран и народов мира в единую державу.

Таким образом, опираясь на шаманистский культ Всевышнего Тэнгри (тэнгрианство. — А. М.), Чингисхан заложил основу целостной военно-политической доктрины, монгольского тэнгэризма, которая в дальнейшем стала мощным моральным доводом, узаконившим насильственные действия Чингисхана и его преемников в мировом масштабе. Именно поэтому монгольский тэнгэризм, в основе которого хоть и были развитые Чингисханом постулаты верований древних монголов, все же являлся не религиозным учением, а в большей степени элементарной политической идеологией…» [740].

Как мне представляется, исходя из вышеизложенного, можно с большой долей вероятности предположить, что «руководящие правила», установленные Чингисханом на Великом хуралтае 1218 г., касались новой идеологии его кочевой империи, военно-политической доктрины монгольского тэнгэризма или «всемирного единодержавия», которая должна была стать идейной основой всех последующих политических и военных действий Чингисхана и его преемников и которой, как считает монгольский ученый Ш. Бира, «Чингисхан придавал не меньше значения, чем превосходству военных сил»[741].

В соответствии с этой идеологической доктриной во внешней политике Чингисхана того времени (первой четверти XIII в.) произошли существенные изменения. «Внешняя политика и дипломатическая деятельность Чингисхана 1205–1210 гг. свидетельствовали о том, что он попытался внедрить и закрепить в международные отношения те новые элементы внешней политики, которые были им инициированы в ходе взаимоотношений улуса „Хамаг Монгол“ с другими монгольскими ханствами. В частности, Чингисхан предложил соседним государствам придерживаться в межгосударственных отношениях следующих принципов: в любых ситуациях уважать право послов на неприкосновенность; отказаться от начала военных действий без объявления войны; не считать приоритетным выступление с позиции силы. Средством для осуществления внешней политики, построенной на этих принципах, являлась „открытая или гласная дипломатия“, впервые примененная Чингисханом.

Предложенные им принципы и средства их осуществления были прогрессивным явлением для того времени, а внешняя политика и дипломатическая доктрина