Один из вас, сынов моих, да унаследует престол мой! Да будут оставаться неизменны, и нерушимы, и неоспоримы все мои веленья!

И коль у Угэдэя наследники родятся, которыми бы погнушалась и корова, хотя бы трижды обернули их травой, которыми бы пренебрег и пес дворовый, хотя бы трижды салом обложили их, ужель среди моих потомков достойного не будет сына?!“»[758]

Это повеление Чингисхана касалось законодательно вводимого им наследственно-династийного (родового) принципа престолонаследия, в соответствии с которым «единственным правовым основанием для получения сана (Великого. — А. М.) хана (отныне. — А. М.) служила принадлежность претендента к „золотому роду“ (Чингисхана. — А. М.)…»[759]А главным условием возведения на великоханский престол члена «золотого рода», согласно следующему указу Чингисхана, являлось утверждение предложенной кандидатуры «князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете (Великом хуралтае. — А. М.)»:

«Запрещено под страхом смерти провозглашать кого-либо императором, если он не был предварительно избран князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете (Великом хуралтае. — А. М.)»[760].

Таким образом, Чингисхан повысил статус и значимость Великого хуралтая; отныне никто не имел юридического и морального права быть провозглашенным Великим ханом без утверждения его кандидатуры на Великом хуралтае. Этому указу Чингисхана его потомки безоговорочно следовали при возведении на престол Великого хана Угэдэя, Гуюга и Мунха[761]. Подтверждением тому является свидетельство Плано Карпини: «…он (Чингисхан. — А. М.) издал многочисленные законы и постановления, которые татары (монголы. — А. М.) нерушимо соблюдают…

Одно постановление такое, что всякого, кто, превозносясь в гордости, пожелает быть императором собственною властью без избрания князей, должно убивать без малейшего сожаления.

Отсюда до избрания настоящего Гуюг-хана[762] из-за этого был убит один из князей, внук Чингисхана, ибо он хотел царствовать без избрания»[763]'[764].

Резюмируя свидетельства современников Чингисхана по вопросу престолонаследия, Б. Я. Владимирцов писал: «Чингис до конца дней смотрел на государство как на вотчину, принадлежащую его роду… и хотел оставить свое достояние преемникам, устроенным и организованным… Принципу совместного господства рода („золотого рода“ Чингисхана. — А. М.) нисколько не противоречил принцип единоличной власти главы империи — монгольского кагана, потому что каган является, прежде всего, главою ханского рода, самим Небом (Всевышним Тэнгри. — А. М.) и всеми родичами избранным на это высокое место…»[765]

Тогда же была принята яса, посвященная такому атрибуту верховной власти монгольского монарха, как титул «хан»:

«Кто ни воссядет на ханский престол, одно имя ему добавляют — Хан или Каан, и только. Более сего не пишут, а сыновей его и братьев зовут тем именем, что наречено им при рождении, будь то в лицо или за глаза, будь то простые или знатные. Когда пишут обращения в письмах, одно то имя пишут и между султаном и простолюдином разницы не делают. Пишут только суть и цель дела, а излишние звания и выражения отвергают»[766].

Цель этой ясы уже в XIII в. выразил А.-М. Джувейни следующим образом: «…Закрыть двери чинопочитания, похвальбы званиями и [воспретить] крайности самовозвеличения и недоступности, кои в заводе у счастливцев судьбы и в обычае царей»[767].

Другие смысловые аспекты в своем толковании этой ясы подметил Г. В. Вернадский, который писал: «Можно сказать, что титул „каан“ (каган) сам по себе выражает полноту императорской власти. В то же время для членов своей семьи император остается старейшим в роде, близким родственником; отсюда и личная форма обращения, рекомендуемая родным»[768].

Как мне представляется, «по горячим следам» инцидента, связанного с недостойным поведением Чагатая на Великом хуралтае 1218 г.[769], Чингисханом могли быть сказаны и новые билики. Вот некоторые из них:

«Всякое слово, с которым согласились трое мудрецов, можно сказывать всюду; в противном случае нельзя полагаться на него. Сравнивай слово свое и слово других со словами истинно мудрых: если оно будет им соответствовать, то можно его сказывать, в противном же случае никак не должно говорить».

Еще он сказал: «Всякий идущий к старшему не должен говорить ни слова до того времени, пока тот старший не спросит; тогда сообразно вопросу пусть младший ответит соответственно. Если он скажет слово прежде, хорошо, коли его захотят услышать. В противном же случае он кует холодное железо»[770].

Еще он сказал: «Слово, которое сказали, подумав: хорошее ли [букв, крепкое] оно? — раз сказано всерьез или в шутку, [все равно] его нельзя вернуть»[771].

И хотя эти билики Чингисхана о недопустимости злословия и необузданной гордыни и правилах поведения в кругу родовой знати и старейшин, очевидно, были обращены к Чагатаю, в будущем они по повелению Чингисхана были «приняты к исполнению» всеми подданными империи. А последний из этих биликов еще и предрек незавидную судьбу дальнейших отношений не только Джучи и Чагатая, но и их потомков.

Как отмечалось ранее, в преддверии похода Чингисхана против хорезмшаха прославленный монгольский военачальник Зэв покончил с кара-киданьским правителем Хучулугом. Горький опыт этого заклятого врага монголов и политически верное, своевременное заявление монгольского военачальника Зэва о том, «что каждый волен исповедовать свою религию и следовать своей вере», очевидно, именно тогда навели Чингисхана на чрезвычайно важную мысль о необходимости провозгласить и законодательно закрепить свободу совести как одно из обязательных условий существования и процветания многоконфессионального государства, в которое превратился Великий Монгольский Улус. На Великом хуралтае 1218 г. Чингисхан, обращаясь ко всем подданным Великого Монгольского Улуса, своим указом провозгласил свободу вероисповедания.

УКАЗ ЧИНГИСХАНА ОБ УВАЖЕНИИ ВСЕХ ВЕРОИСПОВЕДАНИЙ

«Каждый человек может придерживаться своей веры и хранить (в религии) путь своих предков»[772].

«Чингисхан постановил уважать все вероисповедания, не отдавая предпочтения ни одному. Все это он предписал как средство быть угодным Богу (Всевышнему Тэнгри. — А. М.)»[773].

«Ученых и отшельников всех толков он почитал, любил и чтил, считая их посредниками перед Господом Богом (Всевышним Тэнгри. — А. М.)»[774].

Исследователи отмечают гибкий подход Чингисхана к вопросам вероисповедания. С одной стороны, по мнению историка евразийского склада, калмыка по национальности, Эренжен Хара-Давана, для Чингисхана было «государственно важно, чтобы его верноподданные так или иначе живо ощущали бы свою подчиненность Высшему Существу, то есть чтобы они были религиозны независимо от исповедуемой ими религии»[775].

С другой стороны, монгольский ученый Ш. Бира констатировал, что «Чингисхан и его преемники, создавая мировую империю, не уделяли большое внимание различным абстрактным религиозным постулатам. Они разработали идеологию, которая, прежде всего, была призвана оправдать их собственную практическую деятельность; их главным стремлением было навязать свою политическую доктрину захваченным