class="p1">— Не сяду в безлошадны дровни-то. Не папёжник чай, не стригольник…

В серебристо-белых столбах лунного света, в ярко-чёрных тенях меж столбами доехали до давешнего проулка. Кованый парусник и непонятные иероглифы вокруг сияли синевато — по этому мреющему дрожанию и узнал Малёхин место: похоже было, что сами светились, изнутри, из металла, в не отражали луну.

Спутник соскочил с прицепа. «Не зашаталось», — со смятением стрельнула мыслишка в малёхинской голове. Нету массы. А тот топор как же?..

Прыгающие мысли прервал лязг. Дюжий молодец колотил обухом своего оружия в ворота.

— Отпирай, скалдырник!

Послушали, пока утихло эхо. Ни звука больше, ни шевеления.

Снова — дынн-дзынн-дадах!

— Знаю, дома ты, немец поганый!..

С третьего приступа ворота рухнули.

Подхваченный неведомой силой Малёхин вскочил с сиденья и устремился за вооружённым товарищем, слыша лишь топот своих ног и грохот своего сердца: тот двигался совершенно бесшумно, пока не принимал решения пошуметь.

Крыльцо. Дверь. Она уступила легче чем ворота. Кажется, спутник даже насквозь её прошёл.

Откуда-то из недр дома послышалось скулящее подвыванье.

Торжествующий клич слился с грохотом и треском: рухнуло, расседаясь, что-то деревянное. Оказалось, дверь в кабинет. И тотчас вокруг вспыхнуло невыносимо ярко, зажглись разом все свечи во всех шандалах, и взору бывшего советского инженера предстал хозяин в ожерелье из головок чеснока, в железном шлеме самого киношного пошиба, со спускающимся на глаза куском кольчуги, с толстой, явно рукописной книгой в руках.

Рот раззявлен — бормочет что-то без голоса, одними лиловыми скосоротившимися губами.

— Стой! — закричал Малёхин, видя, что спутник уже занёс свою алебарду для удара, и понимая, что удар будет смертельным. Вцепился в древко, в середину. — Ему ж ещё бумагу писать!

Теперь было видно, что у спутника нет тела в медицинском понимании этого слова — лишь синее сияние. Смешиваясь с жёлтым отблеском свечей, оно давало волны зелёного, бежавшие снизу, от ног к голове. За ними мчались золотые огоньки, и снова синее затапливало весь очерк фигуры.

Спирит Вальдемар, зажмурясь, всё мямлил беззвучно. Ему было не до этого великолепия.

— Вальдемар, чтоб тебя! — продолжал Малёхин, борясь с товарищем, который изо всех немалых сил тянул на себя древко оружия, пытаясь высвободить его. — Он же в сам-деле убьёт! А мне дядю хоронить! Обещал — пиши! Деньги плачены…

Слово «деньги» будто пробудило Вальдемара.

Он дёрнулся, что-то прокричал, и синий мститель вырос под потолок комнаты. Малёхина взнесло на древке, как лоскут.

Руки разжались сами. Рухнул и, ещё падая, услышал петушиный крик.

Приземлился на четыре кости, в глазах искрануло от боли. А когда улеглось — увидел, что хозяин лежит навзничь, рядом алебарда нечеловеческих размеров, метра в три длиной и с метр лезвие.

Опомнился. Схватился за карманы. Ура, смартфон тут. Отщёлкал несколько кадров.

За окном светало. Набрал полицию.

— Ну зачем было уж так-то? — увещевательно усмехался в усы старлей. — Всех четверых пришлось в больницу… Зачем? Превышение. При таком оружии. Ну да, старинное, холодное… сами сдаёте, условие освобождения от ответственности… Но надо соизмерять!

— А эту, загсовскую-то? — настырничал Малёхин. — Ту, что про собственноручное? Сообщница или как?

— Следствие ответит, — флегматично хмыкнул старлей. — Кстати, схемку попрошу, точное расположение могилы гражданина Малёхина Неодима Прохоровича. Ах, не похоронили ещё? В прицепе лежит? Надо и с него показания взять, как-никак свидетель.

Женя Сторонка. Моя дорогая

Микась сидел, пил квас и думал. Мысль шла всё больше туманная, но должна была вот-вот проясниться и где-то за грудиной уже начинала подниматься тягучая волна предвкушения.

— А что, таки ж хорош этот квас по Матрёнину рецепту! — гаркнула Праська и с грохотом поставила опустевшую чашку на стол. Посуда дружно подпрыгнула, мысль испуганной мышью метнулась в самый тёмный угол сознания: выманивай её теперь.

Взгляд Микася заледенел.

Праська отёрла рот тыльной стороной ладони и удовлетворённо крякнула. Налила добавки, отпила, почмокала губами. Взяла тряпку и щедрыми взмахами прошлась по столу. На Микася пахнуло запахом щей и вчерашних оладий; где-то в отдалении успокоительно мычала корова.

Микась задумался о вечном. Праська вспомнила про недопитый квас.

— Ох, и хорош, — обведя кухню победным взглядом, упёрлась им в Микася: — Хорош же квас по Матрёнину рецепту? Что молчишь?

— А чо говорить? Ты трындишь одно и то же каждый божий день уже лет тридцать!..

— Так ведь хорош же квас!..

— Неужели ты не можешь на мгновение забыть о своём проклятом квасе?! — взревел Микась. — Заткнись хоть раз, оглянись вокруг, послушай тишину!..

— Не, если он тебе не нравится — ты только скажи…

Слегка подвыв от бессилья, Микась метнулся в сени, откуда воротился озверелый и с большим колуном.

— Ой, мамочки, — всполошилась Праська, — Ой, что же это деется!.. — И загорланила в окно: — Помогите, люди добрые! Убивают прям средь бела дня!..

Крик оборвался; притихшее село внимало.

Неделю Микась наслаждался тишиной и думал о вечном. Соседские бабы обходили его дом далёкой стороной, вечерами без устали пересказывая, как Микась Зарянов свою бабу топором зарубил… опять. Мужики тоже не шибко беспокоили. И лишь коровы мычали как прежде, ничуть не заботясь о соседских делах. Мысли осмелели и бегали вольготно, никуда не прячась. Наступила благодать.

А потом Микась заскучал. Мысль пошла беспокойная и все больше портила сон, очень не хватало Праськиного баса. Запах щей выветрился, в кухне стало тоскливо. Иногда Микась забывался и начинал прислушиваться, не гремят ли на ближних мостках шаги супружницы, потом вспоминал и испускал протяжный вздох.

Окончательно захандрив, Микась смирился с неизбежным и позвонил в город. Пару дней спустя во двор въехал грязный белый фургон с надписью на борту «Репликация для всех» и из дверей его выпала слегка помятая и взъерошенная Прасковья.

— Нет, вы поглядите! — завопила она, заметив вмятину на клумбе. — Ну ведь каждый раз говорю, ведь каждый раз!..

Микась сидел на крылечке и блаженно жмурился, вслушиваясь в родные раскаты.

— Вот я тебе сейчас растолкую, как по клумбам раскатывать! — Праська ухватила приваленную к поленнице оглоблю и двинулась на грузовик. Тот спешно сдавал назад. Свернув в развороте жестяную бочку, он выскочил на дорогу и резво заскакал по ухабам.

— Беги шибче! — вопила Праська, помахивая оглоблей для острастки. — А то догоню, не посмотрю, что городской!..

Убедившись, что ворог скрылся в клубах пыли, Праська перехватила оглоблю половчее и развернулась к супругу.

— А я тут блинчиков испёк, — молвил тот елейным голосом, на всякий случай весь подобравшись.

Прасковья издала неопределённый взрык, примерно расшифровав который, Микась попытался скрыться, да на беду, огибая дом, ступил ногою в ведро.

Долго ли, нет ли, в доме царила благодать. Мужики в селе шёпотом рассказывали друг другу, как Микася отходила оглоблей его баба… опять. Микась потирал бока, наслаждался запахом щей и бодрящими раскатами родного баса.

— А что, — сказала однажды утром Праська, — таки ж хорош этот квас по Матрёнину рецепту!

Вадим Астанин. Дежурная игла Кощея

В научно-исследовательском институте здоровья и долголетия всерьёз занимались проблемами человеческого бессмертия. Это не было поверхностной работой: здесь не составляли рецепты правильного питания, не сочиняли формулы лечебной косметики, не омолаживали вдыханием чистого кислорода в барокамере — нет, здесь разрабатывали способ достижения настоящей вечной жизни совокупно с перестройкой всего организма на основе био- и нанотехнологий. Революционной разработкой института была комбинированная сыворотка, увеличивающая продолжительность жизни человека до трёхсот пятидесяти лет (теоретически) и возвращающая организм подопытного на уровень тридцати пяти лет (практически).

Для проверки сыворотки первоначально использовались мелкие грызуны (крысы) и животные-долгожители (клювоголовая рептилия гаттерия, слоновая и сейшельская черепахи, азиатский слон, розовый фламинго, новозеландский совиный попугай какапо).

Затем, после закрепления устойчиво положительного результата, начались испытания на добровольцах. Волонтёрами набирались офицеры в возрасте от сорока до сорока пяти лет, физически здоровые, морально устойчивые, холостяки. За участие в эксперименте добровольцам обещалось денежное вознаграждение в сумме трёхсот пятидесяти тысяч рублей и сертификат на двухкомнатную квартиру, либо автомобиль «Лада Гранта» с доплатой государством разницы