В начале лета 1387 года герцог Бретонский заманил Клиссона в ловушку. Он вызвал его — вместе со всей бретонской знатью — на заседание "Парламента" (своего рода герцогского Совета) в Ванне, пригласил на ужин и "выпил с ним вина" в знак дружбы. Затем герцог попросил Клиссона осмотреть замок Эрмин, новую крепость, которую он достраивал у городских стен. Под предлогом получения его экспертного заключения Иоанн повел Клиссона в большую башню, где приближенные герцога схватили коннетабля и бросили его в темницу. Клиссон выбрался оттуда только уплатив 100.000 франков и заключив с герцогом очень не выгодный для себя договор. Герцог Иоанн IV  считал, что поступил в соответствии со своим правом сеньора. Но то как он это сделал было далеко не в его пользу. Он надеялся добиться трех целей: обогатиться за счет своего вассала, удовлетворить своих английских друзей, задержав французского коннетабля накануне кампании против Англии, и, наконец, угодить герцогам Беррийскому и Бургундскому, которые были недовольны растущим влиянием коннетабля.

И в самом деле, когда Клиссон освободившись из тюрьмы, обратился к королю за правосудием, Карл встал на сторону коннетабля, но дяди короля оказали бретонцу плохой прием. "Коннетабль, — сказал ему герцог Бургундский, по словам Фруассара, — я думаю, что вы более хитры, чем хотите казаться". Принцы явно не понимали, что нападение на первого офицера короны является преступлением оскорбления величества. К тому же, им было понятно поведение герцога Бретонского, такого же принца, как и они сами, и даже его неоднократные измены, которые они неустанно призывали короля простить.

С годами коннетабль все больше убеждался в том, что в Бретани, как и в других местах, необходимо снижать налоги, щадить подданных и считаться с их мнением, поэтому его популярность постоянно росла. Его похищение едва не вызвало восстание. Герцог не решался разъезжать по своей стране, опасаясь попасть в засаду. В Пуату, где коннетабль владел огромными сеньориями, возник конфликт между ним и герцогом Беррийским, который был также графом Пуату. Иоанн Беррийский получил от Карла V право собирать и оставлять себе военные налоги, полученные от этой провинции. Клиссон отказался разрешить взимать этот налог со своих подданных в Пуату. Получив от короля право самому собирать налоги, он фактически их не взимал, поэтому в его города съезжались купцы и все те, кто "считал себя его подданным" и вывешивал на дверях своих домов его герб. Помимо личного интереса, который отчасти побуждал констебля к таким действиям, здесь находил реальное применение смысл "доброго правления". То же самое относилось и к государству: налоги должны идти государю, а не принцам.

Это чувство приоритета государства проявлялось и в других обстоятельствах. Клиссон был богат. Неоднократно он помогал королю ссужая деньги на военные походы. В 1385 году, когда ощущалась нехватка золота и общественное мнение становилось опасно напряженным, он отправил свои золотые слитки на королевские монетные дворы. Сам по себе Клиссон не мог ни иметь таких идей, ни воплотить их в жизнь. Но его позиция была частью политической тенденции, направленной на укрепление государства. У него были и надежные союзники при дворе: Бюро де Ла Ривьера, Жан Ле Мерсье. Кроме того, коннетабль пользовался доверием и дружбой молодого короля.

Недаром французы увидели в политических переменах произошедших в День Всех Святых 1388 года руку коннетабля. Дяди короля, искавшие козла отпущения, на которого можно свалить вину за свой позор, нашли этому доказательство. Проведя дознание, Иоанн Беррийский отправил по этому поводу своему брату Филиппу подробное письмо. В этом письме говорилось, что племянник коннетабля, Жан де Арпеденн, который был вассалом герцога Беррийского по своей сеньории в Пуату, пришел и сказал ему так: «Мне достоверно известно, что он (его дядя Клиссон) и его приближенные уже очень давно замышляют отстранить вас и монсеньора Бургундского от опеки над королем и управления королевством, и я слышал, как они несколько раз собирались на совет и говорили королю: "Сир, вам осталось томиться шесть лет, а в другой раз — пять лет, и так каждый год, по мере приближения срока"».

А поскольку у герцога Беррийского везде были уши, он также сообщил своему брату о разговоре Клиссона с камергером герцога Ланкастера в октябре 1389 года. "Что вы думаете о нашем короле?" — спросил коннетабль у англичанина, которого он отозвал в сторону. "Это я сделал его настоящим королем и повелителем своего королевства и вырвал его из-под власти его дядей, и я клянусь вам, что когда он стал править самостоятельно, у него в казне было всего два франка. А теперь он богат, сыт, и имеет великое изобилие, и если с тех пор он приобрел миллион франков, то все это благодаря моей заботе; ибо он оставался бы в плачевном состоянии, в каком он был, если бы меня не было рядом".

Так говорил коннетабль де Клиссон, гордый тем, что возглавил освободительное восстание Карла против его ближайших родственников. В рыцарских романах человек, играющий такую роль, имел свой ранг: он был дядькой-наставником. Именно этот персонаж вел юношу по пути рыцарских приключений, в конце которого тот должен был обрести себя. Такова была роль Клиссона. Филипп Бургундский стал для молодого короля вторым отцом, а Оливье де Клиссон — дядькой, в этом приключении юности, в результате которого Карл стал мужчиной и королем.

Карл VI в двадцать лет

Двадцатилетний король нравился Клиссону, который в частном письме, сохранившемся благодаря редкой случайности, написал другому бретонцу, которого приглашал ко двору: "Желательно, чтобы вы покинули монсеньора (герцога Бретонского), который очень несчастлив, и приехали к монсеньору королю Франции, который очень приятен, в хорошем расположении духа и является молодым и веселым государем".

Этот краткий портрет короля в возрасте двадцати лет в точности соответствует тому, который Монах из Сен-Дени нарисовал в своей хронике, за исключением витиеватого стиля, использованного ученым бенедиктинцем. Но черты те же: Карл высок и широкоплеч, у него приятный цвет лица, яркие глаза, светлые волосы, он крепкий и атлетически сложенный, меткий стрелок и хороший наездник. Пять военных кампаний приучили его к жизни на природе. Он не боялся ни непогоды, ни бурного моря. Фруассар вспоминает, что у него были привычки моряка, и, что он хвастался об этом Клиссону в лагере под Слейсом: "Коннетабль, я уже побывал на своем корабле, он мне очень понравился, и я думаю, что буду хорошим моряком: море меня не пугает". Что касается морального облика, то Монах из Сен-Дени отметил, что король очень приветлив и с ним легко разговаривать. Он хорошо запоминает лица и имена. Он помнит и хорошее, и плохое, что ему сделали. Он редко сердится, говорит мягко и сдержанно. Монах из Сен-Дени лишь выражал сожаление по поводу его чрезмерного интереса к женщинам, но добавлял, что своими похождениями король никогда не вызывал скандалов и обид.

К образу отраженному Фруассаром, мы можем добавить, что Карл прекрасно владел языком дипломатии и сталкиваясь с герцогом Бретонским или герцогом Гельдернским, явившимися к нему не по своей воле, умел показать свое королевское величие.

Более подробные черты