Тимоха тут ходит кругами, надоть ему чегой-то от тебя, — в зал забегает босоногая Катька.

Видно, конюх и попросил девку передать это. Простодырая эта Катька. И рукожопая.

Матрёна, накрывая на стол, недовольно кривится, но молчит.

— Пусть зайдет. Где он?

— Ясно где — в каретном сарае. Чичас позову! — Катька убегает, и вскоре появляется мой товарищ по попаданству, прикидывающийся конюхом.

— Чё там с лошадьми? — спрашиваю я в первую очередь о важном, ибо никто не поймёт, если я поинтересуюсь, как нарыв на руке у старшенького.

— Что им будет? Карету, наконец, починили, — зевает конюх, поедая глазами мой стол.

— Садись, пообедаем! Поговорить нам надо, дело к тебе есть. Руки мыл?

— Мыл, мыл… Ковид всех приучил руки мыть, — оживился ара. Но понял его только я — человек, в свое время измученный карантином.

Матрёна, суетящаяся рядом, вскинула бровь:

— Чё сказал-то он? Какой такой «Кавит»?..

Тимоха на долю секунды завис, но потом лихо выкрутился:

— Ковид, тётка Матрёна. Жеребец у меня такой был. Норовистый, но ласковый… руки после него всегда мыть приходилось. Всё слюнями заляпает!

— Фу ты, Господи… — выдохнула кухарка и отвернулась, махнув рукой на глупого конюха.

— Слушай, я тебе задание давал. Помнишь? — спрашиваю ару.

— Про знания будущего? — с набитым ртом уточняет тот.

— Нет, про имущественное положение моих крепостных. Хочу знать — кому что из бедноты надо. Я тут со старостой разговаривал… Давай сравним — что он мне наплёл, и что ты сам узнал.

— Дай сначала поесть! — возмутился Тимоха-Адам.

Панибратствует, конечно, но я не в претензии — мы тут сейчас одни уже, без свидетелей: Катька с Фросей в огороде возятся. Вон видно их в окошко. Матрёна же шумит чем-то у себя на кухне.

— И ещё: хочу в Москву мотануться. На разведку. Сам знаешь — учиться святые отцы хотят меня приладить. Я в принципе не против — скукота тут.

Тимоха, прикончив кусок рыбного пирога и хлебнув квасу, сыто икнул и, наконец, степенно перешел к делу:

— Насчёт Ивана… Пустит он тебя по миру, как пить дать. Я его насквозь вижу! Жулик он большой. Один его дом чего стоит — иной купец позавидовал бы.

— Твоя фамилия, часом, не Рентген? Насквозь он видит… — усмехнулся я.

— Не Рентген. А тут вообще без фамилии все живут, хорошо, если кличка есть.

— Во! Значит, следи лучше за каретой. Может, коней там подковать надо. Путь далекий: до Костромы километров тридцать пять, и от неё до Москвы по тракту ещё сотни три, — припомнил я цифры из будущего.

— Лучше до Костромы доехать на нашем транспорте, а там, скажем, почтовым… Дешевле будет.

— А по Москве как передвигаться — на извозчиках? Да и вещи я хочу с собой взять.

— Дорога займет неделю, не меньше. Я же офигею на козлах! Да и ты в карете умаешься — там рессор нет! — резонно заметил мой конюх.

— Чёрт, а что там идёт из Костромы? Почтовые какие? Обозы, может?

— А я знаю?

— Чичиков вроде на своей карете ездил… — наморщил я лоб.

— Ты, кстати, когда нам, своим дворовым, деньги-то отдашь? — резко сменил вдруг тему разговора ара.

— Оборзели вы — живете на всём готовом! — возмутился я.

— Это Матрёна, Катька да Мирон на всем готовом. А у меня семья. Рот не один, потому и довольствие у меня должно быть больше.

Идём ко мне в комнату подбивать бабки. Хорошо, Акакий долг отдал, а то был бы я в минусе жестком. На коня две сотни потратил, на кибитку — полторы. И еще двести двадцать за неё Мурзе должен… Короче, наликом выходит… Лень складывать, но надо. Заодно проверю, не стырили ли у меня из ящика стола денюжку. Не то чтоб я сильно подозреваю кого… К тому же помню неподдельную обиду Мирона после обвинений в воровстве.

Итого вышло — две тысячи сто пятьдесят ассигнациями и немного серебром. Жалование… Да, Тимоха получает больше других! Но живет он отдельно и не столуется у меня. Плюс не сеет, не пашет, так как обязан всегда при мне быть. Но кормить его… нет, такого не было раньше. То-то, я смотрю, Матрёна на него недобро зыркает.

Смотрю свои записи: Мирону и Матрене — по двенадцать рублей, Катьке — восемь, ей и этого много — на редкость бестолковая девка! Фросе же обещано десять. И это в год, оказывается! Владимиру плачу помесячно, но это и справедливо — он и охранником в Костроме зарабатывал, примерно, столько же.

В целом — нормально. Если вычесть триста рублей податей за крепостных, итого… годовой доход у меня — тысячи две, может, три. А когда матушка жива была — все пять выходило.

И куда делось? Вообще можно было бы никому не платить — ну, кроме конюха. Тот без харчей с голоду помрет, как и семья его. Многие помещики сейчас так и делают. Тот же Велесов имеет дворню числом в две сотни! И вряд ли кому платит. Это ведь ещё папенька мой такие порядки завёл — после войны с французами. А маменька, как отец умер, ничего менять не стала. Короче — транжиры мы и моты!

Надо разобраться с каждым хозяйством в отдельности. Вот, например, Степан — Никиткин сын. По бумагам — 8 десятин земли имеет. Немало. И участок его — не болотина, не глина, а приличные угодья: и пашня, и сенокос, и под огород место осталось. С надела, по-хорошему, рублей шестьдесят в год выходит. Хотя, конечно, год на год не приходится — то засуха, то морозы. Из живности: лошадь, корова с телёнком, пара поросят, кур дюжина и петух, как полагается. А главное — телега и конь позволяют Степану ходить на отхожие промыслы. Извоз, стройка, да мало ли что… Это ещё полтинник в ассигнациях!

А вот Фрол… Семья — пятеро детей, старуха-мать и жена. Надел у них больше, чем у Степана, — почти пятнадцать десятин, но земелька хуже и лошади нет, только вол старый. Плуги, бороны — берут в аренду, когда кто из соседей даст, да не за просто так…

В целом — информация от Ивана и Тимохи совпадает. Зря ара гонит на старосту — нормальный он! Есть, конечно, у меня и действительно бедные семьи. В основном — молодые.