— А «Викария» — тоже он сочинил, только уже без соавтора… Я бы, кстати, с удовольствием послушал! — продолжал жечь довольный собой Тимоха, совершенно не замечая своего прокола.

Глава 34

— Вы… читали Бальзака? — в изумлении шепчет она. — И… владеете французским⁈

Ольга стоит немного сбоку от меня, и я имею возможность незаметно показать кулак непрошенному литературному критику — мол, заткни фонтан, ара, пока не поздно.

— Ну, не на французском, — стушевался Тимоха, наконец догоняя.

— Но… он не издавался пока на русском! — сверлит глазом говорящую лошадь гувернантка.

— Мадам, что вы слушаете бестолочь. Надысь мы с ним были на охоте у Ильина, там помещики и трепались! Шельмец запомнил и как попугай повторяет! Ха-ха! Вас поразить захотел увалень деревенский! — быстро нахожу логичное объяснение я.

А поди проверь, что болтали полтора десятка помещиков, перманентно пьяных к тому же. Тем более французский на более менее хорошем уровне, я думаю, сейчас все дворяне знают. Как без него — язык международного общения! Например, в нас с Акакием его вдалбливали в гимназии усердно все года обучения.

— Ах вот оно что! — понимающе улыбается Ольга, но заинтересованного взора с Тимохи не сводит.

Ара выглядит постарше меня, посмазливее будет, несмотря на драные штаны, и как-то даже… мужественнее, что ли. А про трусость моего конюха откуда даме знать. С трудом сдержал порыв рассказать, как тот недавно позорно бежал от разбойников. Да мне чё… Пусть общаются! Два взрослых человека как-никак.

— Так я зайду к тебе вечером? — заговорщицки шепчет мне Тимоха, как только Ольга ушла за вещами.

— Дать бы тебе в лоб… да нельзя. Контору нашу не пали! — делаю я выговор сластолюбцу.

— Да понял я, понял. Виноват. Увлёкся… Но ты — красава! Ловко придумал, что соврать! — одновременно и повинился, и подольстился приятель.

Отчего я, спрашивается, благородную даму — да пусть и с подмутнённым прошлым — уступаю своему крепостному? Ну ладно, не уступаю, но и не препятствую… а ведь мог бы. Просто Фрося ходит злая, даже свирепая. На меня не смотрит. Все приказания выполняет, но с таким остервенением, что ясно — даже малейший намек на мой интим с городской фифой ей неприятен.

Черт, может, забрать её с собой в Москву и там дожать? Ну приодеть, конечно, манерам обучить… Да будет выглядеть не хуже Ольги!

Сам не заметил, как стою и разглядываю летающую по залу девицу. Та меня как будто не замечает. То пыль смахнет с икон, то веником начнёт собирать сор около выхода в сени, да ещё наклонится так… призывно шевеля пятой точкой! Взяла деревянное ведро и тряпку — и вот она уже ползает на коленках, оттирая полы. Грудь почти что вывалилась из разреза сарафана… И ничего девка не тоща. На деревенский вкус, может, и хилая. А по мне — красавица! И попа округлая имеется, и грудь… ну не двойка, но почти. И форма у неё вон какая красивая — грушка! В вырезе особенно хорошо видно.

— Барин, Ольга пришла! Пущать⁈ — орёт Катька со двора, но так, что слышно её и в доме. Ко всем своим недостаткам моя дворовая ещё и громкоголосая, аки иерихонская труба.

— Фрось, иди скажи — пусть пустит, — прошу я труженицу. Ну не драть же мне глотку в ответ?

Ефросинья или Евфросинья — я узнавал: и так и так правильно — встаёт, потягивается, снимая ломоту в теле, и молча выходит во двор. На меня не посмотрела даже! Ух, девка — огонь! Как бы чего не плеснула в еду! Хотя там Матрёна бдит. Нянька у меня помешана на чистоте, поэтому и Катька, и Фрося шустрят по дому электровениками, ну или роботами-пылесосами.

— Вот и я! Быстро? Покажешь комнату, барин? — в зал заходит Ольга.

А она вроде как уложила новую причёску и подвела глаза. Главное — платок этот бабский сняла.

— Катя, пусть гостья сама выберет, в какой ей комнате удобнее гостевать будет. А ты, Фрося, позови Тимоху, — решаю по-своему я.

— Чё надо? — Тимоха, по локоть перепачканный в какой-то чёрной субстанции — то ли дёготь, то ли сажа — не сильно почтителен, но, увидев гостью, поправляется: — Чего изволите, барин?

Ольга, уходя за Катериной, бросает взгляд через плечо на Тимоху —

короткий, но полный интереса.

— Думаю вот, съездить к соседке в гости. В Пелетино. Бричка на ходу? — спрашиваю я конюха.

— Только что дегтем прошёлся. Можно ехать. А чего там делать? — гундит Тимоха.

— Навещу. Давно не виделись. Тебе-то что?

— Да мне-то всё равно!

— Ну вот и собирайся.

Говорю уже жёстче — ещё чуть-чуть, и выведет!

— Да нищему собраться — только подпоясаться, — намекает на своё бедственное финансовое положения хам.

— Подпоясайся, раз так, — рявкаю я, показывая, что надоело препираться.

— Там, поди, и бричка не проедет, — не унимается конюх. — Тропа есть, да горка крутовата. Допустим, туда заедем, а обратно как? С ветерком? Опять — как в тот раз? Можно и в объезд, но то верст десять, а то и более, — напоминает Тимоха, не без ехидства.

Я припомнил, вид разбитой кареты и покалеченного коня в день попадания в это тело и поежился.

— Ладно, зови Владимира, верхом поеду!

— В Пелетино? К Анне? Да что ж ты там… — растерялась Матрёна, когда я спросил, что можно взять тамошней помещице в подарок.

— Поснедать ей чего возьми. Вон кроля Мирон задавит в момент и освежует. Аль меду возьми — сладкоежка она.

В путь мы отправились верхом. Я теперь без Владимира — никуда. Охранник он, может, и без пары пальцев на левой руке, но саблю-то держит в правой. А пистоль заряжает обеими — наловчился.

Едем лесом. Воздух — густой, тяжелый. Тишина кругом, даже птицы молчат — день нынче жаркий. Только копыта шуршат по влажной тропе.

«Клещей бы не подцепить, или другой напасти кровососущей…» — приходит мне в голову.

— Так вот, Володя… Варианта два: на своей карете, или почтовыми в Москву ехать, — советуюсь я по ходу дела. — Или, может, вообще третий вариант — по реке?

— Волга ноне мелкая, по реке — не знаю как… А совет