- Напоите кофе и накормите, - приказал Борисов, - но толь­ко не развязывайте. Особенно на переправах следите. Он может бро­ситься в воду при какой-нибудь переправе.

Барона, как ребенка, начали кормить с ложки. Он ел и пил, морщась, видно, болело горло после петли.

- Куда вы меня везете? - спросил он, поев. - Что, бабам хотите меня показывать? Лучше бы здесь расстреляли, чем напоказ возить.

- Я бы расстрелял, - сказал Щетинкин, - но не велит началь­ство. Что ж сам не покончил до пленения?

- Я искал смерти и мечтал о ней, - сказал барон. - В момент пленения, когда монголы набросились, хотел отравиться, сунул руку в карман, где всегда лежал яд, но ампула куда-то пропала. Очевид­но, незадолго до мятежа была вытряхнута денщиком, пришивавшим к халату пуговицы. Теперь хотел удавиться конским поводом, но тоже неудачно: повод оказался слишком широк. В результате, про­изошло то, чего я больше всего боялся. Я не погиб в бою, как восем­надцать поколений моих предков, а живым попал в плен.

- Начальство приказывает носиться с тобой как с писаной торбой, - сказал недовольный Щетинкин. - С тобой, кровавым вра­гом и убийцей.

- Если велено, то и носись, - сказал барон и усмехнулся впервые за время пленения.

Подъехали к переправе. Барона, связанного, погрузити на барку. Мы поплыли верхом на лошадях.

- Товарищ Щетинкин, - доложил командир батальона Пер­цев, - здесь у Усть-Кяхты мелководье. Из-за мелководья барка не может причалить.

- Барона ни в коем случае не развязывать, - сказал Борисов.

- Ты, комбат Перцев, перенесешь связанного барона на за­корках на берег, - сказал Щетинкин.

Барона посадили Перцеву на плечи.

- Последний раз сидишь ты, барон, на рабочей шее, - нази­дательно сказал Перцев и по пояс в воде перенес барона к берегу. На другом берегу во время привала в сумерках мне удалось незамет­но ускакать, уведя с собой еще одну верховую лошадь.

128. Сцеиа

На ургинских улицах было шумно и суетно. Приближался какой-то монгольский праздник, и множество всадников и всадниц везли подарки и снедь для праздничных пирушек. Возле лавок мяс­ники вывешивали бараньи туши, в китайских харчевнях шипели в масле на сковородах пампушки и пирожки. Всюду развевались фла­ги: желтые буддийские с тибетской свастикой и красные революци­онные с тибетской свастикой рядом с большевистскими лозунгами, украшенными пятиконечной звездой. Над улицами протянуты были плакаты и транспаранты. На Площади поклонений у дворца Богдо-Гэгена, там, где раньше стоял большой портрет китайского импера­тора Юань-ши-кая, теперь стоял точно такой же большой портрет узкоглазого лобастого человека в монгольском халате. Лишь ленин­ские усы и бородка подсказывали, что это вождь мирового пролета­риата. Всюду были большевистские и красномонгольские пешие и конные патрули. Но на меня, одетого по-монгольски, к счастью, не обратили внимания.

Маленький православный монастырь располагался за кон­сульской церковью. Я привязал лошадь у дерева возле ограды и по­ шел тропкой, раздумывая, как сообщить Вере о своем приезде. Но едва войдя в калитку монастыря, я сразу увидел ее, сидящую у окна и смотрящую на меня. Это было так неожиданно, что я даже не по­ верил глазам. Я не успел опомниться, как она выбежала ко мне, дер­жа в руках маленький саквояж, в котором петербургские барышни-институтки носят свои дамские принадлежности.

- Откуда ты узнала о моем приезде? - спросил я Веру, целуя ее мокрое от слез лицо.

- Я ждала тебя каждый день, - плача ответила Вера. - Каж­дый день по многу часов сидела я у этого окна. Милый мой, я знала, что ты придешь. Спаситель хранил тебя.

- У нас мало времени, - сказал я.

- Я готова, - отвечала Вера, - в этом саквояже все самое мне необходимое и дорогое: фотографии близких, немного еще ос­тавшихся драгоценностей - все мое состояние.

Черное монашеское одеяние еще больше подчеркивало ее бледность.

- Поедем, - сказал я, - ты умеешь ездить верхом?

- Не слишком, - ответил она, - но постараюсь.

- Тебе надо переодеться, у меня монгольское платье. Вок­руг большевистские патрули, но будем надеяться на удачу.

- Бог нам поможет,- сказала Вера. - Я молилась день и ночь. Надеюсь, Бог меня простил.

Губы ее задрожали. Она хотела что-то проговорить, но не смогла, лишь прошептала опять:

- Бог нам поможет.

129. Сцена

Бог нам помог. Мы благополучно выбрались из Урги и че­рез несколько дней догнали бригаду, расположившуюся в поросших лесом сопках.

- Вы поспели вовремя,- сказал мне полковник Марков, - завтра мы начинаем движение на восток, к китайской границе. Путь нелегкий и неблизкий.

Он покосился на Веру.

- Вера Аркадьевна - моя жена перед Богом, - сказал я.

- Я не буду в тягость, - сказал Вера, - я могу быть медсестрой.

- Медсестры нужны, - сказал Марков, - придется проби­ваться с боями.

Нам отвели отдельную палатку. Мы были счастливы в эту ночь, как могут быть счастливы животные. Мы любили друг друга без слов, без мыслей. Только лишь телом и душой.

Утром, правда, счастье наше было несколько омрачено встречей с Гущиным. С тех пор, как произошло по приказу барона массовое насилие над Верой, в котором Гущин принял участие, и последующей затем ссорой, он исчез. Я слышал, он попросился в отдельный отряд хорунжего Нем­чинова, действовавшего в отдалении. И вот теперь появился опять в бригаде. Увидав меня с Верой, он остановился, улыбнулся непонят­ной и глупой улыбкой: то ли растерянной, то ли злобной.

- Мы давно не виделись, господин Миронов, - сказал Гу­щин, улыбаясь. - Эта наша встреча - дурное предзнаменование.

- Для кого, - спросил я, - для меня или для вас?

- Не знаю ,- ответил Гущин, - наша дуэль не отменена. Во всяком случае, женщину вы выиграли, а выиграете ли жизнь, пока­жет будущее.

Он повернулся и пошел прочь.

- Трудно себе представить, что этот человек когда-то был моим другом, - сказал я.

- Он дурно смотрел, - сказала Вера. - Я беспокоюсь за тебя.

- Не стоит так всерьез принимать этого сумасброда, - отве­тил я. - Нам всем, в том числе этому сумасброду, угрожают более серьезные опасности. По дороге к границе предстоят тяжелые бои с