— Господин Эрик!

Ну вот, опять накаркал. Кому там еще от него что-то нужно, демоны бы их всех драли! Злость немного придала сил и заставила кружащуюся перед глазами картинку стать четкой, он повернул голову.

— Господин Эрик, помогите, — старик, тот, что давеча отрезал ему хлеба, остановился рядом, тяжело дыша. Поклонился Хауку.

— Прошу прощения, господин.

Поклонился и Эрику.

— Не откажите… Свея…

Эрик застонал.

— В этом шатре, что, весь лагерь перебывал? Утром, после боя?

— Я с женой пробыл довольно долго, — начал загибать пальцы Хаук. — Служанка, само собой, оставалась рядом с госпожой постоянно.

Эрик бы выругался — если бы сил хватило. Наверняка служанке стало плохо чуть позже, чем Аделе — девка-то крепкая. Только с ней никто возиться не стал, возница подвинулся, пуская на телегу, и скажи спасибо. Не госпожа чай, чего ей сделается.

— Ингрид тоже была, — продолжал Хаук словно не замечая, как дрожит старый слуга, не решаясь перебить господина. Эрик обругал себя болваном: нашел время спрашивать. Впрочем… что ему еще оставалось? Он обессилел вконец. Яд семян клещевины в тридцать раз сильнее яда, который извлекают из зерен миндаля или черемухи. Противоядия нет. И обильным питьем, как некоторые другие яды, не вывести.

— Фолки заходил, спрашивал, что случилось без него, и как так вышло, что Аделу ранили. Долго спрашивал, всю душу вымотал. Предлагал увезти сестру, я его и отослал. Наверное, тогда и…

Эрик вовсе не был в этом уверен.

— Вигге, само собой, прибежал, когда Фолки тебя вызвал… Кажется, все. А, еще парни. Бруни и Стиг. Быстро как ты Стига на ноги поставил.

Эрик невесело усмехнулся. Быстро… Просто вовремя успел. Закрыл рану в кишках и на животе. Убрал заразу прежде, чем она распространилась и пропиталя ядом тело. А по чистому заживает быстро. Стиг, поди, и забыть успел о пережитом страхе. И о том, что умер бы, если бы не плетения.

Сейчас совсем не то. Сейчас яд сперва пропитал легкие, потом ушел в кровь, распространился по телу, затаившись до поры, медленно, исподтишка разрушая плоть. Ни одно плетение не заметит, пока омертвение не проявится. А когда оно проявилось, уже поздно что-то предпринимать. Мертвое не оживить. Потому плетения и плохо справляются с ядами.

Если он правильнопонимал, сейчас давали о себе знать лишь легкие. Значит, через несколько часов станет хуже.

— Что со Свеей? — спросил он, с трудом сосредоточив взгляд на лице слуги. Он уже знал, что услышит, просто тянул время — вдруг хоть чуть-чуть прибавится сил?

Много веков лучшие умы бились над тем, как вернуть способность плести обессилевшему одаренному. Или как запасти плетения впрок, привязав к какому-нибудь предмету. Безуспешно. Были, видимо, какие-то пределы у разума и тела. Только отдых помогал, о котором сейчас было бессмысленно даже мечтать.

Эрик отогнал паскудную мыслишку потянуть еще под благовидным предлогом: вдруг служанка отправится к Творцу до того, как он к ней подойдет. Тогда не придется смотреть людям в глаза и говорить, что ничего нельзя сделать. На свою женщину у него сил хватило. На двух благородных тоже. А на прислугу…

— Кашляет и задыхается. Не откажите, господин, — в которой раз повторил старик. — Мы собрали, сколько смогли… у кого сколько было.

Он сунулся было за кошельком, но Эрик его остановил.

— Не нужно. Ничего не нужно. Я…

Следовало бы сказать «я ничем не могу помочь». Или хотя бы честное — «я не могу больше плести». Не вышло.

— Где она?

— Вон, у телеги, — махнул рукой старик.

— Хорошо, ступай, я сейчас приду.

Старик мелко закивал, медленно двинулся прочь, то и дело оглядываясь.

Эрик попытался подняться. Ингрид цепко схватила за рукав, заглянула в лицо.

— Нет.

— Я знаю, что делаю.

— Правда? — недобро усмехнулась она.

Эрик проглотил очередное ругательство. Посмотрел ей в глаза.

— Нравится тебе это или нет, но сейчас и впредь я буду делать то, что считаю нужным. Я большой мальчик. Разберусь.

— А я должна на это смотреть? — О, эти прищур и тон не сулят ничего хорошего.

— Не можешь смотреть — отвернись.

— И как далеко я должна отвернуться? — медленно произнесла Ингрид, выпуская его локоть.

Сердце, кажется, пропустило удар. На миг перехватило дыхание. Эрик не отвел взгляд.

— Это уж тебе решать. Самой за себя. Как и я намерен решать за себя.

— Господин, все готово, — подбежал человек из тех, кто возился с шатром. — Позвольте, мы госпожу унесем. И… — Он осекся, словно почувствовав напряжение между людьми.

— Унесите госпожу, — распорядился Эрик, все еще глядя в глаза Ингрид. — Проводите господина и одаренную. И пошлите кого-нибудь за Вигге, пусть возьмет двух-трех человек, чтобы покараулили у шатра. Не ровен час еще какая змеюка заползет.

— Ишь, раскомандовался, — беззлобно пробурчал Хаук. — Делайте, как он велел. А вы, двое, заканчивайте в гляделки играть.

Он пихнул Эрика в бок.

— Убьешься ради этой потаскухи — сам дурак.

Двое слуг осторожно переложили Аделу на покрывало, понесли в шатер.

— Я знаю, что делаю, — упрямо произнес Эрик, отводя, наконец, взгляд. — Может быть, там что-то другое, и удастся справиться без плетений.

Кое-как он сосредоточил взгляд на Ингрид и проговорил:

— Если я правильно помню, как действует яд клещевины, через несколько часов сосуды перестанут держать кровь, и она начнет изливаться во внутренние органы. Печень, почки, селезенка… стенки желудка и кишок. Значит, понос, рвота, боли то там, то здесь. Озноб и лихорадка. Что еще… Сердце, да. Начнет биться неровно и слабо. А если и в его стенку начнет кровить, может и вовсе остановиться.

— Вдохновляюще, ничего не скажешь, — буркнул Хаук.

Эрик помолчал — мысли путались. Вспомнил кое-что еще.

— Ах, да. Потом кровь может начать сворачиваться прямо в жилах. Поэтому как только почувствуешь, что в силах плести, следи. Прежде всего — за собой, чтобы успеть поймать повреждение. Если получится, и удержишь плетения, поможешь другим…

Он потер лоб.

— Но это я так, на всякий случай. Потому что одна ты, скорее всего, и о себе не позаботишься. Поэтому я не могу позволить себе умереть. За те часы, что у нас будут, мне нужно прийти в себя. Иначе… — Он пожал плечами.

Адела без чувств, Хауку не впервой смотреть в лицо смерти, а Ингрид успеет спасти себя, если вдруг что. Если он все-таки ошибется.

Она криво улыбнулась.

— На всякий случай, значит.