Я нанёс удар их обладателю, но тот схватил лишь сильнее.

Его жестокие руки удерживали меня под водой, и я не мог различить его очертаний в темноте, через неверную, искажающую призму воды. Как во время Матушки Шотакуа.

Тогда я испытал старый гнев. Утрата матери, мощный жар немецких винтовок и британской артиллерии, вонь трупов, крови, кишок и дерьма в горячем воздухе, хлюпанье чужих внутренностей… Я нашёл туловище владельца рук и ударил его кулаками, стараясь причинить боль и подчиняясь паническому инстинкту самосохранения. Удар попал в цель, тяжесть чужого тела придавила меня сверху, и мои ступни почувствовали дно реки. Обтекая водой, я вынырнул на поверхность, но перед глазами уже стоял кровавый туман бешенства. Одной рукой я стал удерживать своего врага, а другой со всей силы его бить, снова и снова. Перед собой я видел лицо Амойры, стонущей в экстазе, пока я толкался в её лоно; лицо Хайнса с поющим ртом, точно полый колокол; лицо Кролика, вопящего, заслоняясь руками.

Я обмяк. Пальцы разжались и соскользнули.

Я побрёл через воду к берегу, пока мои одежды и течение тянули меня в противоположную сторону, и выкарабкался на землю на четвереньках, а потом лёг на спину и стал вдыхать воздух и смотреть на клубы дыма, то кашляя, то перенося рвоту, пока рядом тёк Обион. Краем уха я слышал грузовик, а может быть, некий инфернальный мотор, но органы чувств в ту ночь шутили надо мной.

Не знаю, сколько я так пролежал во тьме, наполненной дымом.

Возможно, я в какой-то миг – хотя бы на время – лишился чувств и обрёл блаженное забытье.

Деревья и кустарники, переплетённые, образуя живой навес, не двигались. Тихо журчала река. Я открыл глаза.

Вокруг никого. Я с трудом поднялся на ноги. Всё было тихо, только слышалось моё тяжёлое дыхание; кругом – кромешная темнота, нарушаемая лишь огнями золы в костре. Меня охватил приступ кашля; сотрясаясь, спотыкаясь и едва удерживаясь на ногах, я пошёл прочь от реки и наконец снова оказался у «Студебеккера». Других машин поблизости не было, хотя мягковатая почва была покрыта следами от шин. В темноте тлел огонь – костёр в яме перед шатром и сам шатёр.

Я позвал Кролика, но ответа не было. Куда он делся? Я включил фары «Студебеккера». Может, он решил, что я умер, и уехал с кланом Хайнсов на их грузовике? А может – от этой мысли по спине прошёл холод – он не смог выбраться из шатра. В узком прямоугольнике света, отбрасываемого фарами машины, я увидел среди пепла и сажи, оставшихся от палатки, дымящийся силуэт, и бросился к нему, ощущая во рту вкус дыма и пепла, и больше ничего. Приблизившись, я увидел, что это «СаундСкрайбер», и его не спасти: огонь, уничтоживший шатёр, спалил устройство дотла, и оно больше не работало.

– Кролик! – закричал я, разворачиваясь и приставляя руки ко рту. – Эдмунд!

Нет ответа. Я обыскал местность, одновременно надеясь, что не найду трупов, но худшие ожидания оправдались: похоже, после этой шатокуа остался только я. Не знаю, сколько времени я провёл без чувств, – должно быть, в какой-то миг меня потеряли в темноте. Но почему они меня бросили – почему Кролик меня бросил? Бред.

Я проверил машину – ничего не пропало: пластинки, снаряжение, ящик виски, запасы консервов – всё было на месте. Кроме сумки Кролика. Он ушел.

Как долго я оставался без сознания?

Выпив ещё виски, я стал ждать, надеясь, что Хайнс и компания вернутся. Этого не произошло. С большим трудом я перенёс уничтоженный «СаундСкрайбер» в машину и к утру был уже в пути.

Я не умею переключать передачи и в целом не обладаю большим опытом вождения. Прибыв в Мемфис, я успел ознакомиться со «Студебеккером», но, боюсь, во время акклиматизации повредил коробку передач.

Теперь я здесь, в отеле. Я хочу расшифровать пластинки – слава богу, что успел унести их в машину! – но не могу, пока не получу новый «СаундСкрайбер». Остаётся только писать эти строки да заполнять отчёты о расходах.

«Гайосо» – роскошный отель, а мягкая постель обещает спокойный сон, и я должен бы успокоиться. Вместо этого мне снятся кошмары, и я постоянно думаю, куда делся Кролик.

Утром пойду в полицию и доложу о пожаре. И об исчезновении Кролика.

Кромвель делает перерыв между записями. Он утомлён, музыка звучит в его ушах трескучим монотонным гудением. Время обеда уже позади, день ещё не кончился. Всё это время Кромвель делил внимание между записями и дневником Паркера, но теперь его что-то беспокоит.

– Кром, почему бы тебе не вернуться в отель? Осталось двадцать три пластинки. Я запишу ещё десять-пятнадцать, а с остальным закончим утром, – Хэтти смотрит на него добрым, но строгим взглядом. Она как бы задала ему вопрос, но, судя по всему, не собирается принимать возражения.

– Нет. Я должен присутствовать при записях.

Хэтти кладёт наушники на свой чемодан «Пеликан» и встаёт:

– Тогда сворачиваем лавочку. И кофе мне бы не помешал. Отвезу тебя в отель.

По дороге в отель она молчит, хотя Кромвель чувствует её взгляды. На его коленях лежит дневник Паркера.

– Он тебе очень нужен? Я могу…

– Хэтти, я просто устал, – Кромвель прерывает её, прежде чем она успела начать.

– Ты прямо забурился в его дневник, – Хэтти машет рукой.

– Он слишком захватывающий. Не могу спать в последнее время, а чтение поможет уснуть. К тому же, надо кое-что выяснить.

– Что?

– Эдмунд Уиттен, – Кромвель постукивает по обложке. – Кролик, друг и водитель Паркера. Он внезапно «покинул» экспедицию. Надо посмотреть в моём компьютере, есть ли что о нём.

– А что, по-твоему, случилось?

– Понятия не имею. По крайней мере, есть возможность, что Паркер сходит с ума.

– Как и все, кто работает на Библиотеку. Так или иначе, это всё произошло восемьдесят лет назад, так что торопиться тебе некуда. Поспи. Кажется, у меня в сумке остался димедрол – золпидем для бедных. Хочешь?

– Конечно, – отвечает Кромвель. – Уильям всегда от него засыпал, когда… – он замолкает.

Хэтти тоже молчит всю оставшуюся дорогу. В отеле она заскакивает в свой номер и выносит розовую таблетку. Сказав спасибо, Кромвель удаляется к себе.

Но таблетку он не принимает, а кладёт дневник, извлекает из чёрной сумки свой ноутбук, открывает и снимает блокировку указательным пальцем. Открыв браузер, он выполняет вход в архивы Библиотеки Конгресса – как открытые базы данных, так и ещё не рассекреченные (возможно, они никогда такими не станут). Кромвель выбирает «расширенный поиск», вводит имя Эдмунда Уиттена, уточняет год – 1938 – и отправляет запрос.