После этого Барсуков как будто успокоился. По крайней мере, Витьке именно так показалось. Неделю было тихо. «Три толстяка» почти не разговаривали между собой, и даже в общем кабинете одновременно старались не находиться. Совинского немного удивляло, что Коненко избегал и его тоже. Ведь Витька был на его стороне. Подумав, он решил, что Вовке просто стыдно за свой срыв, и он избегает общения со свидетелями своей минутной слабости. Если так, пусть успокоится. Витька решил дать другу для этого время и с разговорами не навязывался.

А через пару недель к нему подошел Барсуков. Остановился у стола, за которым Витька спешно правил чью-то статью, и сказал, что нужно поговорить.

Совинский поднял глаза и впервые за последние пару недель внимательно посмотрел на друга. Теперь уже бывшего. Это он понял сразу же. Не было у человека, стоявшего перед ним, ничего общего с тем Вадимом Барсуковым, которого он знал сто лет. Новый Вадим Барсуков смотрел сквозь Витьку холодными глазами и, судя по напряженному лицу, прежней дружбы помнить не собирался.

Тщательно закрыв дверь их общего кабинета, Барсуков изложил свое видение дальнейшего развития событий. Или Витька соглашается работать по предложенной схеме, или продает свою долю в фирме ему, Вадиму Барсукову, который от планов своих отступать не намерен. И уж тем более, не намерен прислушиваться к нытью таких мозгляков, как они с Коненко. Особенно резанули, почему-то, именно эти «мозгляки». Точного значения Витька не знал, но сразу понял, что самому Барсукову это слово кажется особенно уничижительным.

– А если я не захочу продавать свою долю? Что тогда?

– Лучше тебе захотеть, Витенька. Лучше захотеть и продать, пока я согласен купить. Ты мне мешаешь, Витенька.

Совинский слушал и не верил. Не хотел верить тому, что слышал.

Это нежелание верить своим глазам, ушам и совести как-то незаметно вошло у него в привычку. Витя Совинский с детства был мальчиком добрым и неконфликтным. Мама его научила, что о людях плохо думать нельзя. И даже если человек поступает плохо, у него, скорее всего, есть на это причины. Или ты его просто неправильно понял. И «плохо» – понятие субъективное. Если что-то плохо для тебя, это не значит, что плохо для всех. И думать надо в первую очередь обо всех, а не о собственном удобстве.

Если бы мама просто это говорила, возможно, и не принял бы маленький Витя эти правила так близко к сердцу. Но она ведь по этим правилам жила! И сына воспитывала личным примером. Потом уже, когда вырос, Совинский понял, что мама таким образом просто защищалась от гадства и жестокости окружающего мира. Убеждала саму себя, что просто неправильно все поняла, а на самом деле никто ее не обижал, не обманывал, не строил козни и не плел интриги. Просто неправильно поняла. По-другому мама защищаться не умела. И сына, жалея, научила вот такому, единственно известному ей, способу защиты.

Витька привык придумывать для себя оправдания поступков Барсукова. Привык думать, что тот больше смыслит в бизнесе, чем он – мягкотелый и слабохарактерный. А сейчас вдруг понял, что когда Вадим организовывал милицейские и налоговые проверки у конкурентов, когда тянул с выплатой гонораров внештатникам, и сейчас, когда любой ценой хотел заполучить Витькину долю «Люкса», думал он как раз о собственном удобстве. Только о нем. Эх, мама, мама! Не получалось у взрослого Вити Совинского объяснить и оправдать поступок бывшего друга. Разучился.

– Думай, Витенька. Хорошо думай. Сейчас я предлагаю тебе деньги. Завтра уже ничего не предложу. Соглашайся, не будь идиотом, как обычно…

Барсуков, стоя, упирался сжатыми кулаками в стол и с каждым словом все сильнее нависал над оцепеневшим Витькой. В какой-то момент тому даже показалось, что Барсуков его сейчас ударит, чтобы был посговорчивей. Страх коротким разрядом пронизал Витьку от затылка до копчика. Пару секунд он ощущал этот противный липкий холодок в позвоночнике, парализующий не только тело, но и мысли. А потом вдруг понял, сам себе удивляясь, что ему абсолютно все равно, что будет дальше с ним, с фирмой, и уж тем более, с этим уродом, что смотрел на него сейчас холодными глазами и кривовато усмехался.

«Жил зайчишка в лесу и всего боялся. И вот однажды надоело ему бояться…» – мелькнуло в голове начало детской сказки. И тут же следом: «Если я сейчас соглашусь, он подумает, что я испугался. Да пусть думает, что хочет». Стало совершенно наплевать, что подумает торжествующий Барсуков, и что будет дальше с «Люксом». Не хотелось больше быть учредителем их общей фирмы. Вообще не хотелось иметь ничего общего с этим человеком – ни бизнеса, ни разговоров по душам, ни прошлого.

Витька отодвинулся на стуле, как будто боялся в чем-то испачкаться, и равнодушно кивнул.

Договор он подписал тогда же, не выходя из кабинета. У Барсукова все было заранее подготовлено, он и не сомневался в результате. Плевать! Теперь на все плевать.

Упиваясь собственным великодушием, Барсуков предложил ему остаться на должности главного редактора. С окладом. Он снова согласился. Плевать, как это выглядит со стороны, на все плевать.

Молча взял деньги, которые положил перед ним Барсуков. Мельком подумал, что их хватит на какое-то время, если придется искать новую работу. В долговременное редакторство в «Люксе» почему-то не верилось.

«Отпуска в этом году не получится» – подумал ни с того ни с сего Совинский. Но совсем почему-то от этих мыслей не огорчился. Плевать на отпуск. На все плевать.

На следующий день Барсуков предъявил этот договор Коненко. Предложил последовать примеру бывшего компаньона. Витька при этом не присутствовал. Он теперь привыкал к статусу наемного работника и находил в этом кое-какие плюсы. Нормированный рабочий день, например. Оставаться по вечерам для каких-то обсуждений ему было теперь не надо. Да и наблюдать, как в отличие от него, рохли и мямли, будет негодовать Коненко, ему совсем не хотелось. Вовка, конечно, так легко не сдастся. Характер у него потверже Витькиного будет. Так что, Барсукову придется покрутиться, если не передумает против Коненко идти. Совинскому было все равно, чем там закончатся «высокие переговоры».

Закрывая за собой дверь офиса, Витька слышал, как грохочет в кабинете, все больше наливаясь яростью, возмущенный Вовкин голос.

* * *

– Судя по всему, Коненко ему уговорить не удалось. Поскандалили они тогда здорово. Свидетелей, конечно, нет – Совинский только самое начало слышал. Но на следующий день многие заметили, что начальство поголовно не в духе. Ну и бухгалтерша эта, Косырева, подтвердила, что Коненко просто бешеный был от таких новостей. И долю свою точно продавать не собирался. А Барсукову очень нужна была фирма в полном его распоряжении. Засела у него в башке эта дурная мысль о легких деньгах, – Димыч отставил пустую кружку и вытянул из пачки новую сигарету.

– Может, Барсуков не сам Вовку убивал? – несмотря на мое не слишком хорошее отношение к бывшему начальнику, я, как Витька Совинский, изо всех сил не хотела думать о людях плохо. – Может, это «хорошие ребята» его убрали? Раз он мешал деньги через «Люкс» отмывать?