Но это было еще не все.

У Алекса оставалось еще одно дело. На пути, в конце которого почти уже желанным безумием маячило жерло банковской ячейки, – Алекс только не представлял, как посмотрит на него охрана и не затребуют ли даже там абсурдный ворох санитарных документов.

Разыскать Валерию Иглинскую оказалось почти так же сложно. На это ушло несколько вечеров и ночей гугл-серфинга. Алекс довольно быстро узнал, что она в Барселоне, но не собирался сдаваться.

В первую очередь – это были вечера с отцом. Они вдвоем, а главное, молча проходили этот путь, после которого следовало расстаться. Хостел, тусклая комната. Если бы в ней разместились положенные восемь человек, она и правда походила бы на СИЗО: хозяева жмотились во всем, начиная от мощности светодиодных ламп. По дороге сюда вечерами Алекс брал пива – пару бутылок (не специально пару, но тоже символично). Сидел за макбуком, прихлебывал, иногда ловил себя на том, что говорит что-то вслух. Это было новое качество их общения. Он был большим – физически бóльшим, а значит, старшим. Их новая близость – суровая, и на второй или третий вечер Алекс понял, что будет вспоминать, как ни странно, это. Именно это. Не хаотичный разговор накануне того, как все случилось, а теперешнее молчание. А может, даже и скучать.

Теперь Тео не узнает его – человека с новой степенью ответственности.

Оставалось, однако же, попасть как-то на эту благотворительную шляпу в Большом. Валерия Иглинская с трудом выкроила вечер в своем плотном испанском графике (какие все сразу стали занятые), чтобы вручить что-то кому-то на сцене Большого театра – и сразу же, поджав хвост, рвануть назад в аэропорт.

Раньше-то было раз плюнуть – попасть на подобный пафосный вечер. Устроители балов, аукционов и церемоний даже искали возможность угодливо вручить людям типа Алекса (его московского периода) пригласительный. Несмотря на якобы ажиотаж, который сопровождал такие тусовки, действительно значимые люди были там в дефиците – организаторы еле отбивались от многочисленных персонажей полусвета, провинциальных девочек и мальчиков, которые купались в столичном блеске. Знакомая издательница глянца со смехом рассказывала, как, верстая фоторепортаж с очередного вручения, они бегали всей редакцией, пытаясь опознать позирующих. Если удавалось определить имя хотя бы одного, с облегчением писали: «такой-то со спутницей»; на их журнальном сленге эта процедура называлась «Спутник со спутником».

Неведомо (пока), в какой круг ада спустился – был изгнан – Алекс в этом глянцевом мире, который отрицал случившуюся революцию или не революцию (и даже отказывался подобрать слово). Широко раскинув сети прежних знакомств, Алекс ничего не поймал.

Вот Тео как-то спрашивал, почему Алекс (любивший приврать о прошлом тусовщика) не общается ни с кем в Москве. Почему он не пишет никому из Британии. Не треплется по скайпу, как Тео со своими чилийскими дружками (Алекс, бывало, ворчал: «Ну, это на час, я в библиотеку»). Почему не позвонил никому, оказавшись в заточении здесь и сейчас. А вот почему. Алекс пытался звонить и бывшим приятелям, и однокашникам по лицею и недолгой учебе в МГИМО, тем, кто теоретически мог помочь попасть в Большой. Все шарахались от него, как от прокаженного. Большинство не снимали трубки и не отвечали в мессенджерах, даже если прокололись со статусом «прочитано». Остальные отговаривались чем-нибудь коротким, в духе «прости, братюнь, я не в Москве», и торопились свернуть разговор. Вся Москва не в Москве. Пережидает на горнолыжках.

И еще одна тема, о которой они с Тео порою спорили.

Их дискуссии о том, существует ли гей-лобби, вспыхивали несколько раз, и всегда – немного комично. Во всяком случае, Алексу казалось, что они в серьезности своей уподобляются пропагандистам с российского ТВ, потому что само понятие «гей-лобби» чаще всего смаковали именно там. Во всем мире разговоры об этом считались чем-то глубоко неприличным и дремучим. Что Алекс и пытался тактично донести до своего диковатого латиноамериканского друга. Тео возражал, что любое комьюнити порождает такие связи, когда люди друг друга поддерживают, хороший пример – землячество. И если гей-лобби, о котором твердит российская пропаганда, существует, то его создает как раз-таки «идеологическая Россия» – вот этими всеми гонениями. Она словно бы провоцирует его на существование. Заставляет людей сплотиться, противостоять, выживать. Да, это забавно, потому что, получается, сама тоталитарная машина создает себе то, с чем увлеченно борется… На это Алекс отвечал, что Тео – сказочный долбоеб: «Тебя, того гляди, за твои завихрения попрут из приличного общества и вышибут из Кембриджа за недостаточную толерантность». Тео поправлял: не за завихрения, а за поиски правды. Это они уже так дурачились. Ну вот – у Алекса появился шанс испробовать этот механизм, и сработало.

Стоило объявиться в канале, в который он года три не заходил, и написать статус – так и так, очень надо попасть на благотворительный вечер, хочу перетереть там с другом, который меня игнорит (Алекс намекнул на личную драму), – как ему помогли. Никто здесь не знал, кто он. Никто и не спрашивал ни о чем. Через третьи руки нашелся в конце концов некий Никита, менеджер в кейтеринговой компании, которая должна была делать фуршет в фойе Большого театра.

Если не врет, конечно.

Алекс ждал в скверике. Смеркалось. Он постарался одеться получше, хотя это было уже сложновато: сомневался, потом все-таки махнул рукой, выгреб какие-то деньги и сбегал в ГУМ за японским пиджаком Nanamica – ну, хоть что-то.

Остатки былой роскоши.

Никита оказался здоровым блондином финского типа: редкий случай, когда кстати пришлась мода на барбершопы, потому что таким людям на роду написано носить бороды лопатой, сколько бы ХХ век это ни отрицал.

Неловкий момент, когда они оба увидели друг друга в сквере, но еще оценивают, подходить ли друг к другу и не ошиблись ли. Алекс-то был уверен: он сразу узнал собеседника. Тот не слишком шифровался на аватарке, хотя и не казался на ней таким шкафом. Это у Алекса аватарка – какое-то дурное селфи вполоборота, в капюшоне до середины лица; не менял фотографию еще с тех времен; неуместная стилистика подростковых банд. Не узнать.