– Только если не останется выбора, – говорит он.

Графиня мне ответила. Письмо написано на прекрасном английском:

* * *

Я взбудоражена. Встретиться лицом к лицу!.. Что до просьбы уничтожить письма, я не в силах этого сделать.

В вестибюле налетаю на Джоша. Мы вместе садимся в лифт.

– Ваш этаж, мэм? – он изображает лифтера.

– Уничижаешься? Может, тебе еще и на чай оставить?

– Уничижение. Какое интересное слово. Третьего дня даже было актуально.

– С чего вдруг?

– Обед с бывшей супругой.

Он хохочет. Лифт останавливается на шестом. Джош поворачивается ко мне.

– Я закончил «Королеву кубков». Хочешь посмотреть?

Я вижу ее сразу, едва мы заходим в мастерскую. Мольберт повернут к свету. Картина великолепна. Она так же хороша, как «Королева мечей», – но совсем в другом роде. С холста на меня смотрит мое собственное отражение с открытым, уязвимым взглядом. У Шанталь в руках меч, она воплощает власть и тайну. Моя королева же держит кофейную чашку и выглядит приветливо и дружелюбно.

Джош идет за чаем.

– Снова беседовала с твоим дружком-детективом. Тот еще персонаж.

– Мой дружок?

– А разве нет? – Джош ставит на огонь чайник и поворачивается ко мне. – У меня сложилось впечатление… впрочем, неважно. Увиваться рядом с ним совсем неглупо.

– Не знаю, что ты подразумеваешь под «увиваться». Он источник информации. Ты ведь молчишь как рыба.

Он наливает в заварочный чайник горячей воды и составляет на поднос посуду.

– Так ты и не спрашиваешь.

Я иду за ним в гостиную.

– Как же я могу, Джош, если не знаю правильных вопросов?

– А ты стреляй наугад.

Потираю лоб. Сколько эвфемизмов: увиваться, молчать как рыба, стрелять наугад. Хватит уже болтовни.

Мы садимся на диван, и я сразу перехожу к делу:

– Ты наблюдал за ее сеансами, так что знаешь, как это выглядело. Опиши, а? Конечно, если не испытываешь неловкости.

Он вздыхает.

– Я не испытываю неловкости. Однако считаю, что самое важное про Шанталь к ее сеансам отношения не имеет. А вот странности, которые так или иначе с ней связаны… Вроде фотографии, для которой я позировал. Зачем это все было? А увлечение Гитлером? Когда я спрашивал, Шанталь настороженно улыбалась и меняла тему. Показывала мне репродукции. Дрянные картины. Кажется, она рассчитывала понять его через творчество. Я сказал ей, что творчество любого художника скорее что-то затуманит, нежели прояснит – и что, как по мне, Гитлер больше иллюстратор, чем художник. – Вздох. – Такое впечатление, что свою внутреннюю жизнь она закрыла на замок и надежно охраняла. От всех. И это самое интересное.

– Ты думаешь, эта закрытая часть жизни могла привести к ее гибели?

– Не знаю. – Он снова пожимает плечами. – Я считал ее другом, но понимал, что наша дружба ненадолго. Шанталь была замкнута. Вещь в себе. И не хотела, чтобы кто-то что-то о ней знал. Однажды она сказала, что образ госпожи – отличный способ конспирации. При работе над портретом я исходил из идеи, что Королева – куда больше, чем просто могущественная дама с мечом в руке.

– У тебя получилось, Джош, – говорю я. – Твоя Королева мечей могущественна и загадочна. Спасибо, что разрешил взять ее на время. Очень помогает обрести вдохновение.

Я работаю над «Проектом Шанталь». И вспоминаю утверждение Рекса о том, что каждое сколько-нибудь заметное действующее лицо драмы должно иметь собственную тайну – то, что тщательно укрыто от публики и остальных персонажей; то, что накладывает особенный отпечаток на все произносимое и совершаемое.

Какие тайны будут скрывать три мои героини? Что сведет их жизни в одну точку? Если бы я это знала, пьеса была бы давно закончена.

Одно я знаю точно: чем больше я узнаю о Шанталь, тем более сложной и многогранной личностью она мне кажется.

Во время перерывов в работе я часто брожу по своему жилищу. Смотрю на «Королеву мечей» и размышляю о том, что здесь происходило; о странных удовольствиях, которые видели эти стены.

А порой, когда работа идет гладко, моей рукой будто водит Шанталь.

В эти минуты я думаю: так вот что она от меня хочет! Так вот что желает донести до зрителей!

Сегодня доктор Мод намерена поговорить о Лу Саломе. Она наслушалась моих рассказов, изучила литературу; оказывается, Лу была серьезным и увлеченным идеями психоанализа специалистом.

– Не из главных фигур в истории психоанализа, – поясняет она, – но довольно важной. Они с Фрейдом поддерживали теплые отношения до самой ее смерти. Однако большая часть их переписки была достаточно официальной. Она обращалась к нему «дорогой профессор», а он многие годы называл ее «дражайшая Лу». Только однажды он обратился к ней «мой несгибаемый друг!». Они оба чрезвычайно высоко друг друга ценили. Однажды, в самом начале знакомства, фрау Саломе попросила Фрейда прислать ей фото. Он согласился при условии, что она пошлет ему свое. Фотографию, полученную от Лу, он поставил на полку рядом с рабочим столом. Если зайти в музей Фрейда в Хэмпстеде, можно увидеть эту фотографию на прежнем месте.

Как всегда в конце сеанса, доктор Мод старается связать все воедино:

– Я знаю, вы отождествляете себя с Шанталь. Помните, вы назвали себя ее зеркальным отражением? Я не согласна. Я полагаю, вы находите в ее личности те черты, которые хотели бы иметь у себя.

Обдумываю сказанное.

– Я выхожу на сцену и играю для публики. Она ублажала своих клиентов. Я разыгрываю роль. Она в ней жила.

– Завидуете?

– Нет. Я бы не рискнула заходить так далеко. Мы по-прежнему не знаем причину убийства, однако Скар-пачи уверен, что это связано с ее работой.

– А что насчет ее одержимости личностью Лу Саломе? У вас появились по этому поводу новые мысли?

– Кнут и все прочее на снимке из Люцерна… такое впечатление, что Шанталь зациклилась на этом; вот почему она решила повторить тот же образ, с собой в главной роли. У меня нет сомнений: она тоже отождествляла себя с Лу – в том смысле, что была очень похожа по типу личности и темпераменту. Только в результате Лу стала профессиональным психоаналитиком, а Шанталь – госпожой БДСМ. Обе искренне жаждали помогать людям, но в первую очередь хотели понять себя.