– Ничего себе! И что ты об этом думаешь?

– Болтун, придумал слезливую историю, чтобы его пожалели. Я спросил, сохранились ли фото, – клянется, что все уничтожил. Конечно, это никак не подтвердить, но в конце концов я ему поверил: все детали друг другу соответствуют; к тому же рассказанное только ему во вред. Вероятно, он и вправду мечтал, чтобы Шанталь подчиняла его, угрожая и унижая, – но вот чего он точно не хотел – чтобы я или кто другой рассказал его жене про сеансы с платной профессионалкой.

– Так он представляет интерес для следствия?

– Пока да. Но если он говорит правду, то самый большой вопрос, кто послал ему фотографии.

– Думаешь, Джош?

– Он – первый кандидат.

Тем утром я получаю второе письмо от графини Евы.

Выдержки из неопубликованных мемуаров

майора Эрнста Флекштейна

(известного как д-р Самуэль Фогель)

В конце сорок второго года моя «психоаналитическая публика» стала доносить до меня слухи о тяжелой ситуации на Восточном фронте. Несколько пациенток – в основном жены высокопоставленных военных – заявили, что им снятся тревожные сны. Используя техники, которые я освоил во время учебы в Институте психологических исследований и психотерапии (а еще подсмотрел у гадалок), я сумел, интерпретируя эти сны, выявить их причину: огромные потери под Сталинградом, о которых не сообщалось, и возможность грандиозного отступления сил Вермахта.

Примерно тогда же пациентки стали по секрету сообщать мне: среди элиты говорят о необходимости готовиться к поражению Германии в войне. Некоторые признавались, что их мужья втайне открывают счета в зарубежных банках – «на всякий случай», если вдруг придется просить статус беженца в государствах Южной Америки. Мне стало ясно, что, если Германия действительно проиграет, послевоенная ситуация будет чрезвычайно тяжелой; и если вскроется, что под видом занятия психоанализом я работал на разведку, проблем мне не миновать.

Должен еще отметить, что мой бывший начальник Мартин Борман, занявший после перелета Рудольфа Гесса[8] в тысяча девятьсот сорок первом году место личного секретаря Гитлера, был для меня теперь недоступен. Впрочем, я в любом случае вряд ли рискнул бы обсуждать с ним подобные вопросы.

Именно тогда, в канун нового, тысяча девятьсот сорок третьего года, я начал свои собственные приготовления «на всякий случай». Способ возможной смены дислокации, маршрут, новая личность. Когда детали стали вырисовываться, я понял, что если хочу сделать это легально, с одобрения начальства, то должен быть на отличном счету. А для этого требовался успех в моей деятельности. И он случился.

После завершения войны о кружке Ханны Зольф и том трагическом чаепитии[9] стало широко известно; его разоблачение связывают с именем швейцарского врача Пауля Рекцеха, тайного агента гестапо. Однако до сей поры никто не знает, что в тех событиях я тоже сыграл свою роль. Фактически причиной внедрения Рекцеха стала моя «психоаналитическая деятельность».

В конце сорок второго года моя пациентка, прекрасная графиня Аннелоре фон Т., страдающая неврозом, во время сеанса призналась, что ее очень беспокоят «провокационные беседы», которые ведут ее близкие друзья. Под предлогом освобождения пациентки от стресса я немедленно ввел ее в гипнотическое состояние и затем вытянул всю информацию, которой она обладала о кружке Ханны Зольф, включая имена руководителей.

Я не участвовал непосредственно в разоблачении этой группы и, следовательно, не несу ответственности за последовавшие затем аресты и казни. Операция проводилась исключительно силами гестапо. Но успешное внедрение доктора Рекцеха спустя несколько месяцев стало возможным только благодаря той информации, которую предоставил я. Хотя все эти люди казались мне высокопоставленными снобами (включая дам, которых я «лечил»), личной вражды я к ним не испытывал. Однако в тот момент Германия находилась в состоянии войны, и все они должны были осознавать, к каким последствиям могут привести подрывные разговоры.

Полковник Хайнц Фругауф, мой куратор из абвера, был поражен тем, информацию какой важности мне удалось выжать из «лечения» графини фон Т. и к каким результатам это в конце концов привело. Наконец-то затраты на мое внедрение окупились, сказал он.

Предварительная работа и в самом деле была проделана немалая: изготовлены соответствующие сертификаты, подтверждающие мою якобы квалификацию; обставлены роскошной мебелью доставшиеся мне «в наследство» от терапевта-еврея кабинет и приемная в шикарном здании на Виланд-штрассе. Среди прочего там была установлена знаменитая психоаналитическая кушетка. Я сам выбрал ее и торжественно разместил в самом центре кабинета – в точности так, как видел у фрау Лу Саломе.

Мое положение «процветающего аналитика для богатых» обязывало меня носить отличные, сшитые на заказ костюмы и ежедневно их менять. Коротко говоря, затрат подготовительный этап потребовал больших, а пользы до разоблачения кружка Зольф почти не было. Зато теперь самые известные берлинские психотерапевты получили распоряжение, которого не могли ослушаться: отправлять нужных пациенток ко мне «на психоанализ». А уж я должен был вытягивать из этих прекрасных дам все, что только можно, об антипартийных настроениях.