— Да... я так и думала...

— Он понимает по-итальянски? — спросил я Миранду.

— Да нет, конечно же.

— "Пока, малыш", — сказала Попси. — Разве он не так сказал?

Я снова вынул фоторобот Джузеппе и положил его на стол.

— Доминик, милый мой малыш, — сказал я, — как зовут этого человека?

Большущие глазищи стрельнули в мою сторону, но он не сказал ни слова.

— Его зовут... Майкл? — спросил я.

Доминик покачал головой — еле заметно, но явно отрицательно.

— Может, Дэвид?

То же самое.

— Джузеппе?

Доминик даже не сморгнул. Покачал головой. Я немного поразмыслил.

— Его зовут Питер?

Доминик просто смотрел на меня.

— А может, Доминик?

Малыш чуть ли не улыбался. Покачал головой.

— Джон?

Снова отрицание.

— Может, Питер?

Доминик довольно долго молчал, затем медленно, едва заметно кивнул.

— Кто этот Питер? — спросила Алисия.

— Тот, кто забрал его в лодку.

Доминик протянул руку, коротко ткнул в нарисованное лицо пальчиком и тут же отдернул.

— Чао, бамбино, — снова сказал он и прижался к Миранде.

Хотя бы одно стало совершенно ясно, подумал я. Пугал Доминика не Джузеппе-Питер. Малышу, как и Алисии, он нравился.

— Думаю, мальчик не заговорит, — сказал Иглер. — Суперинтендант Райтсворт сказал мне, что он пытался разговорить мальчика, но тот был в шоке, да и мать противилась.

— М-м, — сказал я. — Все-таки это было вчера. Сегодня Доминик явно опознал человека на фотороботе как одного из похитителей, известного ему под именем Питер.

— Насколько, по-вашему, можно полагаться на показания ребенка?

— Они весьма достоверны. Он явно его знает.

— Отлично. А этот Питер — я думаю, что это один из бандитов, чей голос записан на пленку, — он итальянец?

— Да. Доминик усвоил от него два слова — «чао, бамбино».

— Ах ты, лапочка, — загадочно протянул Иглер.

— Сдается еще, — сказал я, — что этот Джузеппе-Питер большой поклонник Верди. Алисия Ченчи говорила, что ее похитители постоянно крутили ей три оперы Верди. Доминик напевал хор солдат из «Трубадура» — одной из этих опер; Вы, случаем, не находили в том доме кассетник?

— Да. — Он говорил так, будто его уже ничто не могло удивить. Наверху, в той комнате, где держали мальчика. Там было только две кассеты.

Одна с поп-музыкой, вторая, парни, с оперой Верди. Да-да, «Трубадур».

— Убедительно, не так ли? — спросил я. — Мы имеем дело с практиком.

— С кем?

— С практиком. Извините, мы в «Либерти Маркет» называем так человека, который регулярно занимается похищениями. Как взломщик сейфов или мошенник. Его работа.

— Да, — согласился Иглер. — У нас есть практик, и у нас есть вы.

Интересно, знает ли этот Джузеппе-Питер о существовании «Либерти Маркет»?

— Его постоянного противника, — сказал я.

Иглер чуть ли не захихикал.

— Смею предположить, что из-за вас ему в Италии стало жарковато, когда кругом появилось полным-полно его портретов. Это прямо ирония судьбы — перебраться в Англию, чтобы снова напороться на вас. Он бы обалдел, если бы узнал.

— Смею предположить, что он узнает, — сказал я. — Существование «Либерти Маркет» — не тайна, хотя мы и не рекламируем себя. Любой опытный похититель когда-нибудь да слышал о нас. Возможно, вскоре мы столкнемся наряду с требованием выкупа с условием не привлекать полицию и «Либерти Маркет».

— Я имею в виду персонально тебя, парень.

— Ого! — Я помолчал. — Нет, это он вряд ли узнает. Он только раз видел меня в Италии, но не здесь. Он не знал тогда, на кого я работаю. Даже не знал, что я англичанин.

— У него припадок будет, когда он найдет свой фоторобот еще и тут, в Англии. — Иглер самодовольно усмехнулся. — Даже если мы его не поймаем, мы быстро загоним его туда, откуда он явился.

— Понимаете, — осторожно сказал я, — вы с Пучинелли оба могли бы распространить эти снимки среди людей, близких к скачкам, а не только по полицейским участкам. Ведь многие проходимцы с виду кажутся вполне порядочными гражданами. Оба похищения, которые мы уверенно можем отнести на его счет, связаны со скачками. Там есть люди, которые должны знать его. Кто-нибудь где-нибудь да знает. Может, напечатать его портрет в газетах, посвященных скачкам?

— Жаль, что я не могу обменяться замечаниями с твоим приятелем Пучинелли, — сказал Иглер. — Иногда мне кажется, что полицейские процедуры скорее препятствуют обмену информацией, чем способствуют ее распространению. Даже в Англии какому-нибудь графству довольно трудно выбить информацию из другого графства, чего уж говорить о полицейских из разных стран в Европе.

— Не вижу, почему бы и нет. Я могу набрать его номер. По крайней мере, у вас тут будет переводчик.

— Позвонить в Италию? Это дороговато, парень.

— А-а. — Я уловил в его голосе нежелание большинства англичан звонить на континент — как будто само по себе это было опасным и трудным делом, а не просто кнопки нажимать.

— Если я захочу узнать какие-нибудь подробности, — сказал Иглер, я попрошу тебя переговорить с ним. То, что я узнал от тебя, проходит под заголовком «информация, полученная из неустановленного источника».

— Я весьма рад.

Он хихикнул.

— Сегодня утром тех трех бандитов будут судить. Под стражей они сидят уже неделю. По-прежнему ничего не говорят. Я дал им отлежаться, пока слушал все записи, но сегодня, после того, что ты мне рассказал, я им задам жару.

Иглер таки вскрыл свои устрицы, но жемчуга там не оказалось. Он, как и Пучинелли, сделали вывод, что никто из арестованных не знал Джузеппе-Питера до того, как тот завербовал их в пабе.

— Джузеппе-Питер говорит по-английски? — спросил я.

— Да, похоже на то. Достаточно, чтобы общаться. Хьюлитт неплохо его понимал.

— Кто такой Хьюлитт?

— Бандит. Голос на той пленке с требованием выкупа. У Хьюлитта список преступлений длиной с руку — но все грабежи, ничего общего с похищением. Остальные двое такого же типа — взламывали дома, крали серебро и антиквариат. В конце концов они назвали свои имена, как только поняли, что мы взялись за них всерьез. Теперь они занимаются тем, что валят все на Питера, но они мало о нем знают.

— Им хоть что-то заплатили? — спросил я.

— Говорят, что нет, но врут. У них есть что-то на счету, просто обязано быть. Это ж и ежу понятно.