Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы с Попси шагали следом за девушками. Повинуясь внезапному порыву, я сел на корточки рядом с Домиником и спросил:
— Хочешь на мне покататься?
Миранда ободряюще подняла Доминика и посадила его мне на плечи верхом.
— Держись за волосы Эндрю, — велела Алисия, и я почувствовал, как маленькие пальчики сжали мои пряди. Я выпрямился. Я не видел лица Доминика, но все остальные улыбались, потому я просто медленно пошел вдоль денников, чтобы он мог видеть их обитателей.
— Хорошие лошадки, — сказала Миранда с некой тревогой в голосе. Большие лошадки, посмотри, милый.
Мы завершили круг по двору, и, когда я поднял Доминика, чтобы поставить его на землю, он протянул ручки, просясь на мои плечи снова. Я посадил его на левую руку. Мое лицо находилось на одном уровне с его.
— Ты хороший мальчик.
Он уткнулся мне в шею, как Миранде, и прошептал мне на ухо одно-единственное тихое слово:
— Эндрю.
— Верно, — сказал я, показывая на Миранду. — А это кто?
— Мама, — еле слышный шепот, хотя и четкий.
— А это?
— Лисия.
— А это?
— Попси.
— Очень хорошо. — Я на несколько шагов отошел с ним на руках от остальных. Он не беспокоился. Я спросил обычным голосом:
— Что бы ты хотел к чаю?
После довольно долгой паузы он ответил все так же спокойно:
— Шоколадку.
— Хорошо. Получишь. Ты очень хороший мальчик.
Я еще немного отошел. Он оглянулся только раза два, чтобы проверить, тут ли Миранда, и я понял, что самое худшее миновало. Он еще будет видеть кошмары, у него еще будут приступы отчаянной беззащитности, но первый шаг сделан, и моя работа здесь была почти окончена.
— Тебе сколько лет, Доминик? спросил я.
Он немного подумал.
— Три, — уже более громко ответил он.
— А с чем бы ты хотел поиграть?
Молчание.
— С машинкой.
— С какой?
— Ди-ду, ди-ду, ди-ду, — звонко пробибикал он мне на ухо две ноты, явно подражая полицейской сирене. Я засмеялся и обнял его.
— Она у тебя будет, — сказал я.
Возвращение Алисии к скачкам оказалось нерадостным. Она закончила дистанцию последней и вернулась бледная-бледная.
Сама скачка — пять фарлонгов для двухлеток — промелькнула для меня в мгновение ока. Едва-едва она выехала на старт — припавшая к шее лошади фигурка в ярко-красном камзоле, — как через секунду все восемнадцать лошадей стартовали, и вот они уже бегут. На миг мелькнул красный камзол и, словно сбитый радужной волной, остался позади. Алисия выпрямилась в седле, миновав финишный столб, придержала коня, переведя его на шаг.
Я пошел туда, где спешивались все, кроме четырех первых. Там угрюмые хозяева лошадей и тренеры выслушивали бесстрастные рассказы жокеев, уже устремленных мыслью в будущее, о преследовавших их неприятностях и неудачах.
Я краем уха слышал обрывки их разговоров, ожидая Алисию.
— Не пошел, когда я стал подгонять его...
— Не мог работать на ходу...
— Ушибся... зажали... вытеснили...
— Еще жеребенок...
— Подался влево...
Майк Ноланд стоял один, без владельцев, и бесстрастно смотрел на приближающуюся Алисию. Затем погладил лошадь по загривку и критически осмотрел ее ноги. Алисия возилась с застежками на ремнях, которые Ноланд в конце концов помог ей расстегнуть.
— Спасибо... Извините... — все, что она сказала ему. Он кивнул и похлопал ее по плечу — вроде бы так. Алисия не заметила меня и поспешила в весовую. Прошло добрых двадцать минут, прежде чем она вернулась. Она была по-прежнему бледна. Худенькая, сжавшаяся, дрожащая и жалкая.
— Привет, — сказал я.
Она повернула голову и остановилась. Выдавила улыбку.
— Здравствуй.
— В чем дело? — спросил я.
— Ты же видел.
— Я видел, что лошадь была недостаточно быстрой.
— Ты видел, что все мое былое мастерство пропало.
Я покачал головой.
— Нельзя ожидать от прима-балерины, чтобы она устроила галавыступление после того, как три месяца не была на сцене.
— Это совсем другое.
— Нет. Ты слишком многого хочешь. Не будь такой... такой жестокой к себе.
Она несколько мгновений смотрела на меня в упор, затем отвела взгляд, ища другое лицо.
— Ты не видел тут где-нибудь Майка Ноланда?
— Сразу после скачки видел, потом — нет.
— Он будет взбешен, — несчастным голосом сказала она. — Он никогда не даст мне другого шанса.
— А он ожидал, что его лошадь выиграет? — спросил я. — На нее ставили примерно двадцать к одному. Даже и близко не лежало к фавориту.
Она снова посмотрела на меня. По лицу ее скользнула улыбка.
— Я и не знала, что ты играешь на скачках.
— Я и не играл. Просто ради интереса глянул на букмекерские доски.
Она приехала из Ламборна с Майком Ноландом, а я — из Лондона. Когда я разговаривал с ней перед заездом, она была вся в напряженном ожидании глаза широко распахнуты, щеки пылают, лицо живое, по губам то и дело скользит улыбка. Ожидание чуда.
— Мне стало плохо на парадном кругу, — сказала она. — Никогда прежде со мной так не бывало.
— Но тебя же не стошнило...
— Ну да.
— Как насчет того, чтобы выпить? — предложил я. — Или съесть большой сандвич?
— От этого толстеют, — автоматически ответила она, я кивнул и взял ее за руку.
— Жокеи, потерявшие мастерство, могут есть столько сандвичей, сколько захотят.
Она вырвала у меня руку и раздраженно сказала:
— Ты... ты всегда заставляешь людей смотреть на вещи прямо. Все правильно. Я согласна. Нет и намека на то, что я утратила мастерство. Просто зрелище было жалкое. Хорошо, идем и съедим по маленькому сандвичу... если хочешь.
За едой ее меланхолия немного рассеялась, но не до конца, а я слишком мало знал о скачках, чтобы судить о том, верно ли она оценивает себя. На мой взгляд, она выглядела хорошо, но ведь так почти любой выглядел бы, если может стоять в стременах, пока полтонны породистого мяса с грохотом несутся вперед со скоростью тридцать миль в час.
— По дороге сюда Майк сказал, что даст мне заезд в Сандауне на следующей неделе, если сегодня все будет в порядке. Теперь, думаю, он мне откажет.
— Это тебе так важно?
— Да, конечно, — горячо сказала она. — Конечно, важно!