Он вынырнул из ниоткуда у высокой желтой башни, похожей на средневековую руину. Промчался вдоль насыпи, поросшей ельником, мимо канала, что больше напоминал ручей. Одним прыжком перебрался через плотину и вновь понесся вдоль вереницы елей, минуя редкие и пустые сейчас парковые скамейки. Разлапистые хвойные походили на строй солдат в зеленых мундирах, услышавших приказ «Вольно!».

Зубастый бегун уже видел свою цель. Прекрасная колоннада из серого мрамора и красноватого гранита перекинулась через тихую протоку. Заходящее солнце бросало последние лучи на арки и капители.

Хищник не мог – да и не хотел – даже на секунду насладиться волшебным зрелищем. Вход на мост с обоих берегов протоки перекрывали решетчатые ограды. Однако волк, не останавливаясь, еще одним исполинским прыжком перелетел через острые наконечники прутьев.

Когти прошуршали по мраморным ступеням.

В галерее моста зверя встретили.

– Гоги! – сморщила нос с крохотным пирсингом темноволосая девочка. – А на двух ногах что, ломает?

Волк рыкнул, и в этом звуке отчетливо угадывалась мысль, что так удобнее и быстрее.

– Да хоть на четырех, все равно его семеро ждут! – сказал рыжеватый паренек, сидевший верхом на перилах.

– Псиной от тебя тащит – жуть, – продолжила девочка. – Ну-ка, живо принял нормальный вид!

Серый тявкнул нечто, означающее: «Как скажете!» – и начал трансформироваться у нее на глазах.

Темноволосая девочка фыркнула и отвернулась. Так же поступила и еще одна девочка, пониже ростом, – она стояла в нескольких шагах от группы ребят. Но в отличие от подруги не стала смотреть на живописные окрестности, а уткнулась в общую тетрадь, раскрытую на тех же мраморных перилах, что оседлал рыжеватый. Страницы тетради покрывали какие-то рисунки и схемы.

– Гоги, мозги-то надо иногда включать! – бросил парень, внешне очень и очень похожий на темноволосую поборницу хождения на двух ногах.

Впрочем, в сумеречном облике у него не было ног, равно как и у сестры-близнеца.

– Анфан террибль! – сказал высокий худой мальчик с выразительным носом и не по годам густыми бровями.

– Карен, зачем по-армянски ругаешься? – поинтересовался его белобрысый приятель, самый маленький из всей компании.

– Тебе лучше не слышать, как ругаются по-армянски, – хмыкнул Карен. – Уши отвалятся. Это по-французски. «Ужасный ребенок».

– Вот-вот! Просто ужасный! – не оборачиваясь, бросила через плечо девочка с пирсингом.

Волкулак тем временем уже принял человеческий облик. Стороннему зрителю теперь стало бы понятным: девочки отворачивались вовсе не из-за неприглядности процесса трансформации, а потому что беспардонный затейник обернулся пусть и хомо сапиенсом, но абсолютно голым.

Хотя нет, не абсолютно. То здесь, то там на коже словно прилипли клочья серой и бурой шерсти, и паренек немедленно принялся их с остервенением счищать.

– Одевайся, клоун. – Вперед шагнул еще один подросток, с волосами до плеч. Светлее, чем близнецы и владеющий французским армянин, темнее, чем белобрысый и рыжеватый.

Он бросил к ногам оборотня туго набитый бордовый рюкзак. Из-под расстегнутой молнии наружу высунулся краешек свернутых джинсов.

– Вот – матерый человечище! – провозгласил недавний серый зверь. Тут же бросил стряхивать с себя остатки шерсти, сел на корточки и начал копаться в рюкзаке. Издалека могло бы показаться, что это неандерталец роется во внутренностях убитой на охоте добычи. – Тряпки захватил. А всем бы только терриблями обзываться…

– Гоги! – все еще не оборачиваясь, прикрикнула темноволосая девочка Маша, потому что «неандерталец», цитируя свое французское прозвание, со вкусом сделал ударение на «я».

– А что? Я первый, что ли, сказал? – огрызнулся бывший волк, кажется, нашедший в рюкзаке искомое. – Почему ты Назону ничего не говоришь?

«Назон» закрепилось за Кареном после уроков латинского языка. Тогда все узнали, что знаменитый римский поэт Овидий, певец искусства любви, имел таковое прозвище, переводимое не иначе как Нос. Отличительная деталь профиля Карена роднила его с Овидием, а начитанность и склонность писать стихи окончательно решили дело.

А на «клоуна» волкулак, похоже, нисколько не обиделся.

– Просто Темыч знал, что ты будешь делать, если опоздаешь, – сказал брат Маши. – А вещи мои, между прочим. Другие на тебе порвутся.

В человеческом облике волкулак и правда отличался завидно крепким сложением.

– И тебе мерси. – Гоги прыгал на одной ноге, торопливо надевая спортивные трусы с полосками по бокам. – Х-холодно как, блин!

– А что ты хотел? Осень, – рассудительно ответил длинноволосый Артем.

– Девчонки, смертельный номер кончился, – сообщил с перил Толик Клюшкин. – Можно смотреть.

Волкулак тем временем успел напялить джинсы и уже натягивал через голову серую водолазку. Крупные босые ступни переминались по мраморным плитам среди клочьев шерсти.

– Гоги, тут после тебя пылесосить нужно! – воскликнула Маша, когда это увидела.

– Ветер пропылесосит. – Волкулак шуршал извлеченным из рюкзака пакетом, в котором обнаружилась пара кроссовок. – Тоже, что ли, твои, Змей Горыныч?

– Чьи же еще? – усмехнулся Иван.

– Ковыляй теперь в ботах на два размера меньше…

– А не фиг было перекидываться! Хоть бы в зубах сумку с одеждой притащил.

– Я же всегда налегке!

– У тебя и в мыслях легкость, – донеслось от Клюшкина. – Необыкновенная!

– Свитер можно было бы связать, – улыбнулась девочка с общей тетрадкой, глядя на обилие шерсти. – Или пояс…

– Слышал? – раскачиваясь на перилах, хохотнул Клюшкин. – Применение тебе в хозяйстве есть, Буреев.

– Зимовать будем тут, посмотрю я на тебя, зубастый. – Буреев зашнуровывал кроссовки.

– Мы из твоего ворса много чего сделаем, – сказала Маша, – если будешь каждый раз так оборачиваться.

– А змеи вообще по осени в спячку впадают, – ответил ей волкулак, притоптывая обувкой.

Маша изобразила: «Фи, как грубо!»

– Хорош болтать, – серьезно сказал длинноволосый Артем. – И так долго тебя ждали. Что, готовы?

Все встали в круг. Последней – Аня Голубева. Ее тетрадка осталась лежать на перилах, страницы перелистывало ветром, как будто ему тоже было любопытно.

– Сцепили руки! – скомандовал Артем. – Клянемся…

Восемь голов склонилось, пока он читал. Это не было заклинанием, ничего кошмарного не случилось бы с тем, кто нарушил данное на мосту слово.

Кроме потери друзей и совести.

– Клянемся… – тихим нестройным хором зазвучали голоса.

Руки расцепились, круг распался. Восемь подростков собирали пожитки.