– А этот твой москвич, не слюнтяй разве? – ополчился Белоголов.

– Ты его совсем не знаешь! Прыть не везде нужна, – протестовала дочка.

– Еще не хватало, чтобы ты на всяких телят западала! – гнул свое председатель, а Люда сжала губы, судя по всему, сдерживая колкость. Отец решил немного смягчить разговор: – И он не наш, он москвич. Москва далеко. Ну, кому ты там нужна? А здесь я найду тебе хорошую работу, всё родное.

Дочка устало и с жалостью посмотрела на него и глубоко вздохнула.

Отец колебался, размышляя о чем-то, говорить или нет. В конце концов решился:

– Шурку не бойся, не тронет. Ударился он сильно… И… В общем, помешался слегка.

– Что случилось? – удивилась Люда такой новости.

– Не знаю. Вроде бы ударился… С Михалычем в поле ходил. А вернулся уже лежачий. Синяк на пол лица. Не знаю. Хочешь, у Машки спроси.

– Вот еще, – выпятила губы Люда. – Надо мне очень о Шурке беспокоиться. Поделом ему. Жаль, что не сдох.

Отец укоризненно покачал головой.

Глава 4. Север зовет вновь.

В дальнейшем мне уже не приходилось загонять Афродиту исполнять родительские обязанности. И тяжесть вины понемногу начала сползать с моих гусиных плеч. Но только я успокоился, как навалилась новая забота – вороны. Они летали всюду. Стоит только зазеваться, как какая-нибудь точно наведается в гнездо. Они, словно коршуны, летали низко над землей и высматривали плохо прикрытые яйца. Вороны безжалостны. Редко какой матери удавалось вернуться и застать хотя бы одно яйцо не расклёванным после посещения гнезда вороной. Многое зависело от маскировки. Трава и пух, это всё, чем обладали гусыни. И этим материалом они старались как можно более искусно прикрывать яйца. Но и каждый гусак, отец семейства, тоже трудился, не зная усталости. Лисы – вот враг, достойный мужчины. Если на ворон достаточно просто шикнуть, то такой метод не проходил с рыжими наглецами. Но я их не боялся. С высоты человеческого анализа я знал, что нужно действовать решительно и нападать первым. Мне ещё не попадалась лиса хитрее меня. Прежние встречи с ними научили многому. К тому же неудачное расположение гнезда, которое выбрали по неопытности Афродита и Черноклюв, заставляли всегда быть начеку. Таким образом я стал выполнять обязанности по охране Афродиты и её потомства. Но я знаю, это продлится недолго, и Афродита, как только вылупятся птенцы, тут же покинет это место и забьётся куда-нибудь подальше. Я снова ей буду не нужен. И никому не нужен. Эх, снова тоска схватила за грудь. Скучаю я по Борьке, да и вообще по человеческой жизни.

Дни шли за днями. Но полярный день сглаживал часовые границы, и я почти потерял счет времени. Впрочем, я знал, что на этой широте полярный день длится около полутора месяцев. Солнце уже ближе клонилось к горизонту, значит наступил июль. Тундра цвела. Питаться я стал более разнообразно. Чаще в моем рационе бывали ягоды. Особенно хорошо шла голубика и черника. Да что тут говорить, все гуменники любят полакомиться этой вкусной ягодкой.

Афродита продолжала ухаживать за яйцами. Каждый раз, сходя с гнезда, она первым делом укрывала кладку, потом смотрела вокруг. И лишь только встретившись со мной взглядом, успокаивалась и уходила по своим делам. Я, естественно, в эти моменты никуда не уходил.

Однажды седьмым чувством вдруг понял, что Афродита зовёт к себе. Я не сразу сообразил, зачем ей понадобился, ведь никогда прежде она меня не звала. Я подошел к гнезду и остановился на почтительном расстоянии. Я никогда не подходил слишком близко, дабы не тревожить попусту мать. Вдруг она чего-то испугается и опять нужно будет возвращать её на место. До моего уха донесся едва слышный писк. Мышь! Подумал я. Или, чего хуже, ондатра! Если не поспешить, то случится непоправимое. И я решительно двинулся к гнезду.

Но никакой ондатры не было. Все пять яиц, пожелтевшие и покрывшиеся пятнами – результат насиживания гусыни – лежали на своих местах. Я присмотрелся внимательнее, ничего подозрительного, что могло нарушить их целостность я не заметил. Но писк повторился снова! Откуда же он идёт? Я заглянул за гнездо: никого. Опять писк. В ответ Афродита слегка гоготнула и сошла с гнезда, встав рядом со мной. Я ровным счетом ничего не понимал. Афродита смотрела на меня опять тем же, вернувшимся к ней лукавым взглядом. Я не ошибусь, если скажу, что вдобавок она ещё и улыбалась. И я сразу всё понял. Это пищали яйца. Да, я не сошёл с ума, пищали яйца! Ещё не вылупившиеся птенцы уже переговаривались со своими родителями, точнее, с матерью. Я-то здесь с боку припеку оказался случайно.

Тут же небольшая скорлупка отделилась от одного яйца, и в появившееся отверстие высунулась крохотная точка. Я догадался, это проклюнулся яйцевой зуб. Я боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть этого завораживающего действия. Затаив дыхание, я ждал продолжения, когда же наконец смогу увидеть весь процесс рождения до конца, но его не последовало. Афродита ушла по своим делам, а я остался возле гнезда. И за время ее отсутствия так ничего и не произошло. Я заволновался, а вдруг остальные птенцы задохнулись или им не хватает силы прорезать толстую скорлупу, а этот единственный, едва проклюнувшийся птенец, что-нибудь себе сломал и больше не выберется. Я уж было хотел помочь остальным наклюнуться, но тут вернулась Афродита и, оттеснив меня в сторону, спокойно присела на яйца. Наконец, я поверил, что всё в порядке и вернулся на свой сторожевой пост.

Прошло несколько часов. Особым чувством я понял, что Афродита зовет меня снова. Я поспешил к гнезду. Тот первый наклюнувшийся птенец, судя по всему, только что сбросил крышечку с яйца, выдавил ещё слабыми ножками своё хрупкое тельце наружу и, вытянув шейку, внимательно рассматривал свою мать и меня – запоминал на всю жизнь. Хорошенько нас рассмотрев, он вдруг начал дрожать и попискивать. Афродита правильно растолковала его желания и быстренько укрыла своими роскошными перьями.

Все пять птенцов появились на свет в течение двух дней. И каждый раз Афродита подзывала меня взглянуть на это чудо. Впрочем, я и сам уже стал улавливать нужный момент и к последнему вылупляющемуся птенцу подошел уже сам, без ее намеков. Каждый гусенок в первые часы кажется мокрым и беззащитным. На самом деле это обманчиво. Птенцы не мокрые, как я выяснил, а имеют на концах пуховых перышек что-то вроде чешуек, которые вскоре отпадают. И их перышки