Альберт из Буэнос-Айреса никуда не выезжал, встречался со своим старым другом Яном Моравеком и другими бывшими коллегами. Он надеялся, что Ян и его друзья помогут ему найти место и наладить новую жизнь. Удалось ли Альберту начать строить новую жизнь или сходить хотя бы на одно собеседование с работодателем, неизвестно, но мы знаем, что в скором времени он пустился в долгий путь назад, в неспокойные воды Европы.

Некоторое время казалось, что эта перемена планов принесет ему выгоду. В 1955 году Альберту наконец крупно повезло: строительная компания в Мюнхене пригласила его занять постоянную вакансию инженера. Альберт обеими руками схватился за эту должность и вернулся в Мюнхен с Брунгильдой и ее дочерью. Внезапно он обнаружил, что делает то, что жаждал делать в течение десяти лет, – приносит пользу. От него зависели люди. Теперь имелся кто-то, кто обращал внимание, если он отсутствовал на работе по болезни или не явился вовремя. Он вернул себе чувство собственного достоинства. Но все это лишь до тех пор, пока кто-то не прочитал его фамилию.

Захваченная энтузиазмом Wirtschaftswunder (“экономического чуда”) Германия наконец стала уходить от темного прошлого. Все было сосредоточено на настоящем. Для размышлений о прошлом не было ни времени, ни места, это все можно было оставить на потом. Переживая тяжелый посттравматический синдром, Германия “ушла в несознанку”. Немецкому народу не нужен был тот, кто, подобно Альберту, мог испортить вечеринку и напомнить о прошлой вине. Поэтому сотрудники фирмы, однажды узнавшие о настоящей личности Альберта, стали выказывать недовольство. “В это время там работало четыреста человек, – говорит Брунгильда Ленер-Фишер, – и они узнали, что он был братом Германа. В итоге его отправили в отставку. Глава компании позвонил ему на рабочее место и сказал: “Я извиняюсь, но они говорят: либо он, либо мы все!” Он оказался один против всех, поэтому должен был уйти”.[262]

Такое противодействие не было для Альберта в новинку. В лучшие времена он мог бы использовать немного обаяния, отпустить пару остроумных комментариев и перетянуть самых упорных на свою сторону. Иными словами, этого никогда бы не случилось, если бы место в компании занимал прежний Альберт Геринг. Но тот Альберт Геринг был давно мертв, от него осталась только оболочка, скрывавшая пассивного и измотанного Альберта. Как полагает Брунгильда Ленер-Фишер, “это был озлобленный человек. Несчастливый, находящийся в смятении. Все это было результатом войны. Возможно, он сравнивал себя прежнего с тем, кем был в данный момент, – человеком, выпрашивающим переводы, чтобы заработать пару грошей. Так низко упасть с такой высоты – уж надо думать…”[263]

* * *

В начале 1960-х в мюнхенском ресторане юная Кристин Шоффель, дочь Эрнста Нойбаха, была свидетелем преображения Альберта Геринга, хотя в то время она об этом не догадывалась. По-видимому, в 1960-е он смирился со своими несчастьями и перестал о них думать. Исчезла его жалость к себе, мантия изгоя. Он начал ценить жизнь такой, какая она есть, а не такой, какой должна быть. Он дорожил своими прогулками по Английскому саду, свежим утренним кофе… свободой и миром. Он был по-тихому доволен жизнью, которую делил с обеими Брунгильдами в их маленькой квартирке в пригороде Мюнхена. Он примирился с судьбой.

“Отец взял меня с мамой к Альберту, – рассказала Кристин. – Мы встретились с ним в ресторане, затем немного прогулялись… И я помню, что отец был очень горд этим. Это давало ему повод заявить: “Я знаю Альберта Геринга”. Не потому, что это был Альберт Геринг, а потому, что он был горд знакомством с человеком, который помогал другим людям. И он – я должна сказать это по-немецки – Er hat ihn sehr geschätzt. Eine große Achtung für ihn gebabt.[264] Уважал!”[265]

Одну деталь этой встречи она все еще отчетливо помнит – его глаза: “Очень сильный, но мягкий взгляд, не такой, как у его брата. Это были два различных взгляда, у его брата глаза были холодные. Чин, чин, чин – в таком роде, – она двигает пальцами, как будто у нее в руке два кинжала. – Совсем не так у Альберта Геринга”. И добавляет: “Мне казалось, что он был очень тихий, милый и bescheiden [скромный]… Вы бы никогда не подумали, что он происходит из такой семьи с такой историей!” Перед тем как всем разойтись, Альберт напутствовал Кристин одним актуальным советом: “На земле ты всегда встретишь хороших и плохих людей, везде. Поэтому я ученый. Я знаю не про ужасных немцев или ужасных русских и все такое. Я хорошо знаю по опыту, что такое добро и зло, и это тот урок, который нужно в жизни выучить. И всегда так будет!”[266]

Примерно в этом время отец Кристин написал статью об Альберте в Aktuell: deutches Wochenmagazin и в заключении попытался разобраться с психологией Альберта Геринга, каким он его видел в последний раз: “Он мог бы сейчас вести богатую беззаботную жизнь в Южной Америке, если бы захотел. Вместо этого он живет в Мюнхене на чрезвычайно скромную пенсию, пьет много кофе и иногда наслаждается стаканом доброго вина. Он никому не продавал своих воспоминаний, не говоря уже о том, чтобы принять щедрое предложение от какой-нибудь американской киностудии”. Когда Эрнст спросил Альберта, почему тот решил отказаться от потенциально более комфортной жизни, Геринг процитировал мудрые слова Шопенгауэра: “В этом мире ничто не пропадает, все просто переходит из одного в другое”.[267]

Всего через два года после того, как Нойбахи пообедали с Альбертом, доктор Йозеф Харват, старый чешский друг, получил два письма от Альберта с его мюнхенского адреса. Харват пишет в своих мемуарах: “Долгое время я не имел от него известий, пока внезапно не получил письмо из Мюнхена, в котором Альберт рассказывал о своих проблемах с пищеварением. Характер письма был философски-стоическим. Можно было догадаться, что он либо еще раз женился, либо просто живет с другой женщиной, которая о нем заботится. Он также прислал мне журнал, в котором была статья про меня. А потом пришло письмо от вышеупомянутой дамы о том, что”[268]20 декабря 1966 года, на семьдесят первом году жизни, Альберт Геринг скончался от рака поджелудочной железы.

Из автобуса выходит пожилая дама, одетая в свое самое нарядное платье, с букетом полевых цветов в руках. Проходя через кладбища Вальдфридхоф, она ступает медленно и отрешенно. Я смотрю на карту и снова поднимаю глаза. Ее уже нет, она ушла в глубину леса. Я ступаю на тропинку, но едва успеваю сделать несколько шагов, как разверзаются небесные хляби. Пока я нахожу укрытие под навесом красного дуба, частые капли перерастают в настоящую пулеметную очередь. Усталый дуб скрипит и стонет, нагибаемый ветром, его листья бурлят, как поток мрачного воображения.