я говорила об этом только с Симоной. Я постоянно убеждала себя не думать о давнем прегрешении мужа. Но как не думать, если мысли постоянно возвращаются к тому постыдному эпизоду? На протяжении нескольких встреч доктор Гилберт убеждал меня рассказать, какие чувства вызывает у меня измена мужа. Они мне хорошо знакомы: душевная боль, ярость, ощущение собственного бессилия. Поначалу я не хотела говорить на эту тему, считая признание проявлением слабости, но когда решилась – заплакала и никак не могла успокоиться. Потом, успокоившись и вытерев глаза, я вдруг почувствовала: мой стыд исчез как по волшебству. Я осознала, какой тяжкий груз тащила на своих плечах.

Словно свет вспыхнул у меня в мозгу. Я поняла, что не одна тащила груз стыда. Такой же груз лежал и на плечах Дугласа. Четверть века назад, когда мы жили в Бирме, если муж изменял жене, вина падала на жену. Ее упрекали в неспособности доставить мужу удовольствие и удержать в семье. Если же муж заводил интрижку во время беременности жены… что ж, мужчины есть мужчины. Никто из жен не признавался, что им нанесли душевную рану и предали.

Больше всего в наших встречах меня привлекает манера доктора, то, как он спрашивает о моих чувствах по тому или иному поводу. Прежде меня никто об этом не спрашивал ни в детстве, ни позже, когда моя мать тяжело заболела инфлюэнцей и умерла. Впрочем, родители по-своему любили меня. Будучи единственным ребенком, основную часть времени я проводила с няней. Она, а не мама утешала меня, когда я разбивала коленку или когда простуда укладывала меня в постель. Маму я видела лишь во время пикников, а также в конце дня, когда меня, выкупанную и облаченную в белую накрахмаленную сорочку, няня приносила в гостиную, чтобы я пожелала родителям спокойной ночи.

Доктор Гилберт даже спросил, какие слова я сказала бы родителям, представься мне такая возможность. Я промолчала, хотя и знала эти слова. «Любите меня, – сказала бы я им. – Любите меня». Но произносить это вслух я не хотела, не хотела снова расплакаться и выставить себя в дурацком свете. Доктор спросил, какие чувства вызывала во мне нехватка родительской любви. Меня шокировало то, как мало я помнила о любви, проявленной ко мне. Я сказала, что меня любили. Няня меня любила. Доктор предложил мне навестить отца, как только я буду в состоянии поехать к нему. Возможно, это частично снимет налет грусти с моих воспоминаний о прошлом. Мне следует попытаться. Мы с отцом очень давно не виделись, хотя он пишет мне несколько раз в год и я приглашала его погостить в моем коттедже.

После той сессии я стала вспоминать все больше и больше. Сейчас меня снедает гнетущее чувство вины за то, что моя дочь Аннабель ощущала такую же нехватку материнской любви. Я думаю о ее зеленых глазах с оттенком яшмы, рыжеватых волосах и понимаю, как сильно скучаю по ней. Доктор сказал, что вскоре наши беседы коснутся Аннабель. Хотя я и сознаю, насколько полезно открыто говорить о печальных и постыдных моментах жизни, меня не оставляет страх. По словам доктора, когда мы страшимся увидеть нашу внутреннюю тьму, она получает дополнительную силу и еще больше портит нам жизнь.

Как трудно ни бывает мне порой, слова доктора ободряют меня, и моя жизнь вновь начинает становиться реальной. Я тоже вновь становлюсь реальной, и сердце наполняется гордостью за собственную смелость.

А теперь мне надо подготовиться к нашей прогулке. Симона уже обрисовала мне маршрут. Сначала мы немного пройдем вверх по склону, потом свернем направо и начнем спускаться. Мы пройдем мимо церкви и примыкающего к ней кладбища, мимо развалин Минстер-Холла и выйдем на берег реки. Подруга говорит, что идти совсем недалеко, нам никто не помешает и мы окажемся на лоне природы, где тихо и спокойно. «Природа лечит». Эти слова я не раз слышала от доктора и верю ему.

Глава 42

Завтрак в отеле был типично английским: чай, тосты и яичница с беконом. К Белл присоединился Гарри. Вид у него был весьма виноватый. Подойдя к ее столику, он спросил, можно ли составить ей компанию. Белл ответила, что да. Гарри выдвинул стул и плюхнулся напротив нее.

– Прошу прощения за вчерашний вечер, – пробормотал он. – Должно быть, я забрел совсем не туда.

– Гарри, и о чем вы только думали? – спросила она, но, видя его поникшее, опечаленное лицо, воздержалась от дальнейших вопросов, хотя облик так называемого торговца яшмой нагнал на нее страху.

Гарри разглядывал свои руки, затем поднял голову и с беспокойством посмотрел на Белл. С каждым днем путешествия он становился все нервознее, а сейчас превратился в комок нервов.

– У меня плохие новости, – сказал он.

– Да? Надеюсь, плохие не для всех?

– Для вас. – (Она вскинула брови, ожидая пояснений.) – Я ходил на станцию, хотел заказать вам билет на поезд.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Мы же договаривались.

– Помню.

Он помолчал и выдохнул:

– Поездов на Рангун нет.

– Это почему?

– Южнее Мандалая произошла диверсия. Пути повреждены взрывом.

– И когда их восстановят?

– Мне не сказали. Полагаю, на это понадобится какое-то время.

– И что мне теперь делать? Снова плыть по Иравади?

– Такое путешествие займет две недели.

– К тому времени я потеряю работу.

– У меня есть знакомый, он обещал разузнать о состоянии путей. Советую вам спокойно дождаться завтрашнего дня. Возможно, завтра мы услышим более обнадеживающие новости. Однако ждать вам все равно придется.

Белл вздохнула. Ей вовсе не хотелось ждать. Мандалайская жара показалась ей еще хуже рангунской. До начала сезона дождей оставалось совсем немного. В ее планы отнюдь не входило застрять здесь на долгие дни.

Она прошла в гостиную отеля, где собиралась провести остаток утра. Вентиляторы создавали относительную прохладу, а стены давали некую защиту от всего, что могло подстерегать ее на улице. Листая журнал, Белл следила за входящими и выходящими, но это быстро ей наскучило. Утро тянулось еле-еле и добивало своей монотонностью. Белл взяла с полки первую попавшуюся книгу и прошла во внутренний садик. Раскрыв веер на тонкой костяной рукоятке, она отгоняла докучливых насекомых, звеневших в сонном воздухе. Белл подошла к пруду с белыми лилиями и золотыми рыбками, плававшими почти у самой поверхности. Мысли о поисках сестры вызывали в ней грусть и разочарованность. Белл часто задавалась вопросом: как прошла бы ее встреча с сестрой, если бы та не погибла в младенчестве? Что она сказала бы Эльвире? Как бы выглядела сестра?