– В бардачке, наверное.

Я тянусь, открываю. Шарю рукой, достаю блокнот, зарядку...

– Неа, нету. Придется тебе ехать с накрашенными губами, – хищно посмеиваюсь. – Захар оценит.

Матвей вытирает рот ладонью. Я запихиваю обратно всё, что достала. Но замечаю, что в зарядке запуталась цепочка. Разматываю, поднимаю на уровень глаз. Включаю свет.

– О, а это что? Матвей! Слушай, – хмурюсь. – А это не тот самый кулон, что я тебе дарила сто лет назад? Та–ак похож!

– Это мой, – Матвей поспешно протягивает руку и мягко отбирает. Прячет в кулаке.

– Да дай посмотреть! Мне кажется, это тот самый? Который ты потерял. Он что, был в этой машине? Хотя нет, Паша ее позже купил. Странно.

Матвей хмыкает. Я смотрю пытливо. Расскажи! Ну расскажи, пожалуйста!

– Тот самый Юль, – сдается. Наматывает на руку, жестом просит застегнуть.

Удивлюсь, но слушаюсь. Точно. Мои первые заработанные деньги. Первая покупка. И первый подарок парню. Я ужасно дорожила этой серебряной безделушкой, так любила ее. Но Матвей попросил, и жалко не было. Как давно это было!

– С ним такая история связана... – начинает Матвей. – Не клевая. Я его не терял. Я бы его никогда не потерял, это ведь твоя вещь. У меня его отобрали. Да, прямо на улице. – Храбрится, смеется. – В свое оправдание скажу, что сопротивлялся до последнего. Когда снимали, я едва двигался.

– О боже, кто?! Когда?

– Один мой старый бывший бро, – склоняет голову набок. – Ты, может, не помнишь, я тогда две недели не появлялся. Сказал, что уехал с братом. Кулон вернул обратно года полтора назад. Этот утырок его носил всё это время. Не знаю зачем, мне на зло, наверное.

– Ого. Надо было... блин, Матвей, надо было рассказать. Я бы не обиделась, честное слово.

Ругаю себя, прикидывая реакцию. Нет, я бы не стала истерить.

– Да знаю, что не обиделась бы. Просто... – он поднимает глаза, они у него ясные–ясные. Открытые. В них эмоций море. Я не прячусь. Пропускаю их сквозь себя. Каждую впитываю. – До тебя у меня были дурацкие годы, я всякой фигней занимался. Мы с Богданом тачки угоняли, один раз в полицию попал даже. Дрались, крали, отбирали. Ничего сверх, все по хулиганке, но хвастаться нечем. Энергии было много. Дома — ад, школа бесила, оставались вот такие друзья. Эта компания мне не простила, что отделился. Недавно, насколько я знаю, Богдана поймали с наркотой. В общем, что хочу сказать, можно понять, почему твой отец меня не выносит. Я ж прилепился к вам и вашей семье намертво. Хотели вы того или нет. Зависал у вас с утра до ночи. Да что там, практически жил. Пользовался в общем, потому что угла найти не мог. При этом прямо говорил Виктору Арсеньевичу, что заберу тебя, как только смогу.

– Ты же не в серьез, Матвей. Вы так друг друга терроризируете постоянно.

– Но уже не смешно. Этот кулон напоминает, что любой самый трешовый период однажды закончится. Ты не представляешь себе, как я психовал, что твоя вещь была у Богдана. Сейчас я психую, что не получается организовать тебе и малышу нормальные условия. И ты торчишь у родителей. А я будто опять теряю что–то важное.

– Матвей, – я обхватываю его щеки. – Это жизнь. Просто жизнь.

Он показывает мне кулон, на запястье.

– Всё наладится, знаю. Кулон я вернул. И с тобой решится. Нужно потерпеть. Мы выучимся, устроимся, станем самостоятельными. Просто иногда бывает тяжело. И одиноко. Это всегда проходит, главное, продержаться и не наделать фигни. Я ведь понимаю, что сам виноват в залете. Если бы не надавил на тебя, ничего бы тогда не было. Ты сказала про поцелуй, я потерял голову. Мысль о твоем леваке размазала.

– Мы оба виноваты.

– Я прекрасно знал, что бывает, когда трахаешься без резинки. И даже... не знаю, в тот момент частично захотел этого. Поэтому не прервался. Хотел привязать тебя к себе. Хотел забрать. Чтобы ты стала моей семьей. Прости, Юля. Сейчас вижу всё то, что происходит, и... ты правильно поступаешь, по уму. Но от этого еще фиговее. Твой отец всё повторяет, что я сломал тебе жизнь. Может, так и есть.

Ком застревает в горле. Я головой качаю и с трудом произношу:

– Да перестань ты. Ничего ты не сломал. Матвей, ты и есть моя семья. Только с тобой мне действительно комфортно. Я никем не притворяюсь, не играю роль. Просто живу. Какая есть. И в ту ночь в клубе я сама голову потеряла. Я... Боже, Матвей, – вытираю щеки. – Я поцеловалась с другим, а когда осознала, что потеряла тебя, испугалась до смерти! Мне нужно было почувствовать тебя, но самое главное, я хотела дать почувствовать тебе свою любовь.

Его взгляд стекленеет. Матвей говорит ровно:

– Ты хочешь сказать, что не думала о Фиксике?

– Что? О Фиксике? Пока с тобой занималась любовью? Ты с ума сошел?!

Он отворачивается, мой пульс частит. Я тянусь, но не решаюсь дотронуться до лица. Кладу руку на его бедро.

– Родной, мы так трахались, что я свое имя забыла, только твое одно помнила.

Матвей усмехается, но выглядит польщенным.

– Ты никогда раньше не была такой горячей. Я... – он пожимает плечами, – сначала в толк не взял, думал, пьяная, адреналин и всё такое. Раскрылась, наконец. Может, на тебя присутствие других за ширмой подействовало.

– Матвей!

– Да я без претензий. Самому было диковато, но прикольно. Потом узнал, что ты целый месяц с этим... блть, путалась, подогревалась.

Мурашки бегут по коже.

– Ты меня вообще слушаешь? Вот вроде умный, на пятерки учишься, а простого никак не поймешь. Я была раздавлена, обижена, напугана. Раздражена и зла, что ты тусуешься с телками каким–то! Но при этом ты был таким сексуальным, взрослым, притягательным... Я ужасно себя чувствовала из–за того, что напортачила. Хотела всё стереть. Хотела быть только твоей.

– Я ревновал, – признается честно, открыто. Смотрит в глаза: – Не могу с тобой по чуть–чуть. Не могу делить даже в мыслях.

Надежда, страх, восторг — сплетаются, в голове каша. Меня бросает в жар. Шепчу:

– Не надо делить. Я готова с тобой на большее.

– Готова ли? Блин, Юля, – он сжимает руль. – Ты семья, понимаешь? То, что мое безусловно. Если вместе, то уже на сто процентов. Если ты не уверена, если думаешь, что возможны варианты... То не будем начинать, окей? Я предложил тебе дружить, я это выдержу. Вместе воспитывать, жить, пока необходимо. Трахаться, но без вот этого вот ныряния в душу. Я больше не могу терять семью.

Я дышать забываю от его признаний. Матвей продолжает:

– Раз за разом терять всё. Лучше не привязываться. Мы начнем, только если ты уверена, что хочешь.

– А ты хочешь?

– У меня никого не было больше. Ни в сердце, ни в постели. Только двое: ты и я. Всё.

– У меня также.