– Мне норм, – он отворачивается и смотрит в окно. Достает сигарету, зажимает между губ, но не прикуривает.

А я смотрю на него. Оторваться не могу. Перспектива всё поменять обескураживает. Он и я. Семья. По–настоящему. Нырнуть и будь что будет.

– И мне норм, – говорю уверенно. – Абсолютно.

Выхожу из лифта морально опустошенная, но при этом счастливая. Отношения с Матвеем — сплошные качели. Я долго была уверена, что они не для таких трусих, как я. Не для домашних инфантильных девочек. Но отказаться уже не могу. Пристрастилась.

Люблю.

Я его люблю.

Улыбаюсь счастливо.

Люблю. Люблю. Люблю!

И это взаимно.

Захожу в квартиру и попадаю в веселье: играет музыка, кричат дети. Где–то там в комнате смеется папа. Тоже невольно улыбаюсь. Такой была моя жизнь, и ее я тоже любила.

А вообще, так шумно у нас бывает, когда из соседнего города приезжает тетя Галя с близнецами, которые носятся, как оголтелые, и разносят нашу обитель тишины и покоя в щепки. Изматывающий, громкий праздник!

– А вот и Юля! – говорит папа, выходя в коридор. – Раздевайся и дуй в зал. Мы елку собираем.

– Начали без меня?! – надуваю губы.

– Юля! Юля! – кричат дети.

– Привет–привет! – приседаю я, обнимая пятилеток. – Ого, как вы вытянулись! Вот это да!

– Ну у тебя дела, поважнее семьи! – разводит отец руками. – Извините уж! Ждали долго.

– Что мне остается? – возмущаюсь открыто. – Вы же не хотите дружить с Матвеем!

– Хватит мне вашей с ним плодотворной дружбы, ага, – подкалывает отец. – Где, кстати, он?

– По делам поехал.

– Юленька! – выбегает в коридор тетя Галя, и мы обнимаемся.

Следом появляется мама. Судя по раскрасневшимся щекам, эти две женщины уже выпили шампанского за встречу. Я от своего бокала отказываясь, не слушая убеждения тети, что от глотка ничего не будет.

Может и нет, а может, и да. Рисковать не хочется. Чокаюсь водой, и мы идем все вместе наряжать елку.

Устроившись на полу, я продеваю шнурочки и делаю петельки для стеклянных игрушек, дети носятся к елке и под руководством матери развешивают украшения. Попутно болтаем обо всем на свете.

– Тетя Галя, а Глеб точно не болеет? Он так кашляет, – спрашиваю в какой–то момент. – И кажется, у него сопли.

Мама бросает выразительный взгляд «не вежливо». Игнорирую.

– У детей этого возраста всегда сопли, Юлечка. Скоро в этом убедишься, – отшучивается тетя Галя.

– Но кашель всё же... жутковатый, – я невежливо отворачиваюсь и предлагаю Глебу впрыскивать бациллы хотя бы в салфетку. Тот слушает, но через секунду забывает и орошает заразой всю комнату.

– Это остаточный. Глеб заболел неделю назад, я так боялась, что придется сдавать билеты и мы не успеем на поезд! Но всё в порядке. Не обращай внимания.

– Доктор подтвердил, что он не заразный? – уточняет папа, поправляя гирлянду.

– Конечно, Вить. Думаешь, я бы потащила больного ребенка к беременной? Расскажи лучше, Юля, какие планы? Когда свадьба?

В последнее время всем страшно интересны мои планы.

– Не раньше рождения, – отвечает за меня отец. – Студенты, Галь, сильно не до праздников. Юля пока с нами поживет, Матвею нужно учиться. Он же решил хирургом стать, – хвастается отец. – Ты вообще представляешь, какая у них нагрузка. А мы Юле поможем, чтобы не одна там мучилась.

Жаль не успеваю записать на диктофон – Матвею бы понравился папин тон. Эти двое за глаза и при чужих друг о друге говорят лишь хорошее. Но когда рядом — убийство!

– Мне всегда нравился Матвей, кстати. Красивый мальчик, умный. Я тебе говорила, что эти двое тебя рано дедушкой сделают.

– Да, они оба очень красивые, – саркастически закатывает глаза отец. – Скоро увидим, какие красивые у них дети.

– Красивые, но такие наивные, Галь, – вклинивается мама, переводя всё в шутку. – Я смотрю иногда на Юлю... ну какая их нее мамочка? Ничего же не умеет! Хорошо, что возможность есть помочь, поддержать.

Розовею. У меня очень умная мама, проницательная. И когда она так говорит, вера в себя тает, как случайно выпавший в мае снег. Мгновенно.

– Юля, не слушай родителей, всё у тебя получится. А нет — так хоть попробуешь!

– Да, я тоже так думаю.

– Что получится, Галя? Уже в мед поступить у Юли «получилось», на инженера она у нас «выучилась». Что еще было? Художественная студия, кружки танцев, театральная... Теперь вот Юля решила побыть мамой.

– Ладно тебе, Света, обсудили уже на сто рядов, – обрывает отец. – Не причитай. Всё еще сложится. Поможем, поднимем ребенка.

– Куда денемся. Наша же, родная.

Через час, нарядив елку и сделав несколько семейных фотографий, я ухожу к себе. Родители с тетей Галей еще долго сидят на кухне, видимо, обсуждают нас с Матвеем. Спорят там что–то, рассуждают, приводят в пример разные ситуации. А мне не спится. Ворочаюсь. Беру телефон, листаю посты в соцсетях.

«Спишь?» – приходит от Матвея.

Улыбаюсь.

«Неа. Хочу к тебе».

«Позвоню?»

«Давай».

Мы болтаем почти два часа обо всем подряд. Обсуждаем кулон, Богдана, ту ситуацию. «Мустанг», танцы, наше с Матвеем будущее. Обмениваемся смайлами и признаниями.

Болтаем до тех пор, пока к нам не приезжает скорая.

Я вызов сбрасываю и растеряно выхожу в коридор прямо в пижаме. Оказывается, у Глеба подняла высокая температура, которую у тети Гали никак не получилось сбить. Их обоих забирают в инфекционку с подозрением на грипп.

А на следующий день, к вечеру, точно такая же температура поднимается и у меня.

Поначалу, с самого утра, голова болит. Я ничего понять не могу, ломит просто. Но верю, что обойдется. Мне ведь совсем нельзя болеть! Да и я крепкая. Вон босиком с Матвеем по морозу носилась и хоть бы что!

«Парацетамол можно от боли, – пишет Матвей. – Выпей и поспи. Если не пройдет, то врача срочно».

«Блин, не хочется лекарства. Я еще ничего вредного не принимала».

«Высокая температура опасна для плода. А у Глеба грипп подтвердили».

«Знаю, но темпы пока нет. Надеюсь, обойдется».

Матвей работает много, чтобы в январе взять несколько выходных. Мне его не хватает, но деваться некуда, отец прав — Матвей еще долго будет очень занят. Нужно учиться выживать самой.

В итоге маюсь, вновь измеряю температуру — тридцать семь. Вот блин! Растет! Принимаю таблетку, кладу прохладный компресс на лоб и закрываю глаза. Через двадцать минут чувствую, что становится хуже. В горле сухо, дышать трудно, грудь огнем горит. Боль в висках лишь усиливается. Тянусь за градусником, который проверяю уже через полминуты — тридцать восемь и шесть.