Я не думал, что всё настолько плохо. Беззвучно ругаюсь матом.

– Не подходи, – тихо хрипит она, трогает горло. – Я заберу сама. Спасибо.

– Как ты, малыш? – не своим голосом.

Улыбается, храбрится. Показывает жестом, что более–менее. Саму мотает из стороны в сторону. Распрямиться не может, хотя осанка у нее как у балерины.

Пульс разгоняется. Я хочу увезти ее отсюда, обнимать и жалеть без остановки. Но в данном случае антибиотики полезнее. Усилием воли заставляю себя стоять на месте.

– Если завтра температура вновь поднимется, то будут консилиум собирать. Что–то я их напрягаю, Матвей, – с улыбкой. – Свалилась как снег на голову беременная под праздники.

– Твои там тоже в лежку. Хороший вирус, убойный я бы сказал.

Берет пакет, отшатывается.

– Не подходи. Не надо меня трогать.

– Малыш, обниму крепко. Иди, – развожу руки, приглашая.

Качает головой. Отшатывается. Рукой блок.

– Быстро. Давай, ну же, – зову настойчивее.

Знаю, что ей надо. Одна совсем. Маленькая домашняя девочка. Юля ни разу не лежала в больнице, да и вообще к врачам редко обращалась. Она не готова к таким испытаниям.

– Я нормально, – сжимает кулак, показывает, что держится. – Скоро поправлюсь и выберусь отсюда. Всё будет хорошо. Мы с малышом крепкие. Не читай дичь в сети, это не про нас. Пиши мне. Ты мой самый любимый. Самый любимый человек на свете.

Прижимает пакет к груди и бежит наверх, в палату. Спускаюсь, плетусь к остановке. Тут недалеко, тачку дольше прогревать.

Настроение убитое. Еду в автобусе, смотрю сквозь заледеневшее окно и злюсь. Зубы сцепляю, аж скрипят. Сердечные клапаны грохочут в быстром ритме — весь организм напряженно работает. Пялюсь на улицу, людей, машины. Злюсь.

Почему именно она?

Почему именно моя девушка и сейчас? Я не суеверный. Да, мы этого ребенка не хотели. Были не рады. Но он уже есть. И это другое! Когда он есть, его уже в планы включили, жизнь перестроили.

Не хочу перестраивать ее обратно. Мне так нравится.

Вновь жуткое ощущение потери — пустота черная, непроглядная. Глаза закрываю и проваливаюсь.

Потерпеть. Немного потерпеть.

Маюсь. В квартире из угла в угол. Хорошие новости, пожалуйста. Хоть какие–нибудь!

Сука.

На телефон падает:

«Матвей, мне хуже».

Откладываю мобильный, злюсь так, что едва не лопаюсь. Читаю потом:

«Они там носятся вокруг, что–то решают. Всё плохо. Уже не чувствую себя беременной, все признаки пропали. Жить не хочу. Прости меня».

«Без паники. Что говорят?»

«Вызвали рентгенолога, ждем. Не могут понять на что пошло осложнение. Если что–то случится со мной, помни, что я тебя очень сильно люблю. Очень сильно».

Качаю головой. Дура. Ну какая дура!

Злость накрывает волной и утаскивает в пучину отчаянной жажды мести. Порыв — поехать к этой тете Гале с низкой социальной ответственностью и вытрясти из нее, нахрен, всё душу! Поперлась с больным ребенком, в поезде всех заразила и мою беременную! Да что у нее в тупой башке? Она понимает, что этот малыш отлично развивался, что он результат любви, что я его и его мать до смерти обожаю?!

На Юлиных родителей тоже злюсь, но больше — на себя самого. Вот зачем я говорил Юле в глаза, что ничего не чувствую? Это ведь сраная ложь. Не было такого ни одной секунды моей жизни.

Хочется крушить, орать, драться. Хочется какую–то деятельность развести, чтобы не ощущать себя бесполезным. Сейчас всё от Юли зависит, от сил ее организма.

Сука–а–а.

Фейерверки за окном взрываются. Самый ху**ый Новый год.

Выхожу на улицу, прыгаю за руль и еду на кладбище.

По пути покупаю дешевые цветочки. Долго стою у могил родителей. Ветер морозный, колючий, завывающий за холмом как злой старый пес. Никого вокруг нет, чуть не заблудился.

Вообще, я редко сюда езжу. В общем–то смысла не вижу. Они умерли, я жив. Что еще тут скажешь? Сейчас тоже помалкиваю.

Я сам тот еще эгоист: так сильно психовал из–за родителей, что здесь лежат, иногда даже казалось — ненавижу. На всех окружающих тоже злился, якобы любят меня недостаточно сильно.

А на малыша этого не злюсь. И на Юлю ни капли. Эгоизм улетучился, как небывало. Понимаю прекрасно, это там еще не ребенок, пока плод, набор клеток. Но душу выворачивает от жалости. Бледная Юля перед глазами. Она мне написала:

«Жить не хочу».

Вспоминаю, как мы обнимались в кровати, как шутили. Как целовал ее сто раз. Как это хорошо тогда было.

Я тоже не знаю, Юля, как нам это пережить. Надо быть сильным и найти для нее слова утешения. Если придется. Но я, блть, не хочу их искать!

– Пусть бы он остался, – говорю вслух. Ветер уносит слова в никуда. – Я их обоих люблю. И Юлю, и ребенка этого. Именно этого. Все трудности — хрень. Вы ушли, я больше не буду винить. Но он — пусть останется.

Долго стою, молчу. Не то, чтобы молитвы читаю, скорее внутренне разговариваю. А рассказать есть что.

– Она сказала, что любит нас обоих. И я тоже люблю. Это... уютно. Когда есть люди, которые любит, и которых любишь ты.

Рассказываю и немного легче становится. Не то, чтобы успокоился, просто улеглось. Как–то. Не знаю. Время занял опять же, пока Юлька там на клеточном уровне сражается.

Когда уже пальцы ног не чувствую совсем, возвращаюсь в машину. Отогреваюсь.

«Утром будут делать узи внутренних органов. Сказали, заодно глянут, как он там. Теперь не знаю, как дожить до утра».

«Что болит, малыш?»

«Да все. И горло, и голова».

«Ясно».

«Ты сам как? Ты ел? Новый год всё же, праздник».

«На кладбище съездил. Постоял немного».

«Один что ли?»

«Да».

«Блин, Матвей!»

«Если мы его потеряем, я больше поеду».

Впервые попросил что–то. Если нет никакой загробной жизни, Бога и так далее, то и не хер соваться.

«Живот болит».

Откладываю телефон, завожу движок. Направляюсь к больнице. Вряд ли пропустят, но хотя бы рядом побуду. Больше нет места, где бы мне хотелось находиться. Паша звонит, сообщает, что они всей семьей приехали ко мне, развлекают бабулю. Улыбаюсь. Пишу, что чуть позже подъеду. Выжимаю педаль газа.

Впереди вижу машину ГИБДД. Догоняет, мигает прижаться к обочине.

Этого еще не хватало! Делать нечего, сбрасываю скорость, останавливаюсь. Грузный гаишник выбирается из тачки, решительно подходит.