– Обязательно, – сказал Снерг. – А смертьСайприста?

– При чем здесь это?

Снерг коротко рассказал.

– Интересно… – сказал Кадомцев. – Но вы жесами говорите, что ни отдел техники безопасности «Динго», ни вы не отыскали иследа загадочной лаборатории. Смерть Сайприста вызвана совершенно естественнымипричинами – сердечный приступ, такое случается даже сейчас. И еще… Я ни в коеймере не собираюсь бросать тень на покойного, но любой врач скажет вам, чтопредынфарктному состоянию сопутствуют порой нарушения психики. Лабораториямогла существовать лишь в его воображении. Я всегда относился к Сайпристу суважением, но деятельность ИНП представляется мне несерьезной.

– Вам, энциклисту? – спросил Снерг.

– Я понимаю, что вы хотите этим сказать, но, Станислав,вы разделяете свойственное очень многим заблуждение. Мы пытаемся наладить болеетесные взаимосвязи между различными науками, но энциклистика никоим образом неиграет роль патентного бюро и постоялого двора для авторов всевозможных шальныхгипотез. А вот авторы почему-то так полагают и искренне обижаются, обнаружив,что к ним у нас относятся без особого восторга. Впрочем, это не только наша беда– каждая научная дисциплина, пока она еще юна и не приобрела этакой«академической серьезности», служит лампой для мотыльков… Между нашей работой иработой ИНП нет ничего общего.

– Понятно, – сказал Снерг.

– Я вас разочаровал чем-то?

– Нет, что вы.

– Мне бы этого не хотелось, – призналсяКадомцев. – Мне важно сразу же установить с вами нормальные рабочиеотношения – ведь ваша программа занимается и нами. Вас не коробит от такогомеркантилизма?

– Ничуть, – сказал Снерг с милой улыбкой. –Все мы немножечко меркантилисты, когда речь идет о нашем деле… Не хочу большеотнимать у вас время.

– До завтра.

– До завтра.

«Значит, вот так, – сказал себе Снерг, глядя нафотографию Алены. – Значит, они уже выработали стратегию и тактику борьбыс Драгомировым и Латышевым, и стратегия эта предельно ясна – используя теориювероятности и мощный математический аппарат, фундаментальные труды и Глобинф,доказать, что речь идет лишь о цепочке случайных совпадений, порожденныхскудностью имевшихся в распоряжении Латышева фактов. Сначала может оказаться,что это единственно правильный путь – наука вполне научно отобьет атаку,напрочь разметет наступавших, чтобы впредь неповадно было, на стороне наукибудет общественное мнение, и она обязательно победит…»

…Но победа эта не поможет ответить на многие коварныевопросы: почему усилия Проекта «Икар» все больше напоминают попытки построитьвечный двигатель? Почему пассажиры «Картахены» стали видеть во сне прошлое? Какудалось художникам Эльдорадо создать такие картины? Что вообще на Эльдорадотворится? Что случилось с дядей Мозесом, и почему проваливались все егоначинания, создавая ему репутацию неудачника, невезучего, а невезучих могутлюбить и уважать, но никогда не относятся к ним серьезно…

Конечно, наука возьмется отвечать на эти вопросы – на каждыйв отдельности.

«У них логика, а у меня интуиция, – подумалСнерг, – и она ни разу меня не подводила…»

Кадомцева упрекать трудно – он не считает забавным курьезоматаку чернорясных, он понимает серьезность ситуации и готов на решительные меры.Все это было бы прекрасно, пойди он дальше, а сейчас самое время вести поискишироким фронтом… но что искать? Что? Что можно подставить в формулу Латышева наместо Бога? Не пришельцев же, которые злонамеренно крадут одни планеты, коварноподсовывают другие и всячески мешают землянам выйти к звездам… Мироздание – этонесколько абстрактное понятие? Но почему тогда у меня такое впечатление, будтопротив нас действует сознательно какая-то сила? Сознательно могут действоватьБог, Сатана и андромедяне, но я отметаю всех. Заколдованный круг… Что же?

Кадомцев, безусловно, талантливый исследователь и умныйпарень, но он не стоял на ночной набережной рядом с дядей Мозесом, не виделзавораживающих картин и пришедших из прошлого снов, и полных горького отчаяниялиц звездолетчиков, не понимающих, отчего все их труды ухают в Данаидовы бочки…Его эта тайна не обволакивала, не заключала в себя, не проникала до души. Емуне понять. Эту историю может разгадать лишь тот, кто сам кружится в ее темномводовороте, и багаж научных знаний никаких преимуществ не дает, а егоотсутствие не обессиливает – наука оказалась бессильна что-либо понять, нуженвихрь шальных еретических гипотез, карнавал безумных идей. Разве впервые вистории познания человеком мира встречается такое? Дилетантами были Шлиман,братья Райт и Циолковский, но помним ли мы имена иных их современников,носивших академические мантии?

Алена улыбалась, склонив голову к плечу, и ничем помочь немогла. Снерг встал, прошелся по кабинету, остановился перед репродукцией Васильева –«Человек с филином», последняя картина, самая загадочная и таинственная. Сгоралпапирус с именем художника, и пламя рождало молодой дубок, символ необоримогомогущества жизни. Свеча в руке – символ вечного горения души человеческой,освещенное ее пламенем лицо было волевым до печали и сильным до беззащитности.И филин на его руке, распростерший угластые невесомые крылья, – его глазмерцал на фоне наплывающего сзади сумрака, морочной хмари, как волшебныйкамень, филин хотел провидеть грозящую человеку опасность и отвести ее –удастся ли? Гаснет за их спинами день, все ближе перламутровый туман, но филинне сдастся, и человек не сдастся, плеть в поднятой руке не дрожит… К этойкартине можно было возвращаться и возвращаться, и каждый раз находить что-тоновое в суровой готовности человека и настороженной мудрости филина.

Снерг сел на широкий подоконник, поставил рядом чашку кофе.В приоткрытое окно плыл почти неощутимый ночной холодок – подступала осень. Запоследние четыре года Снерг провел в этом кабинете не один десяток бессонныхночей, посвященных погоне за тайнами, однако ночь сегодняшняя ни в какоесравнение со всеми прошлыми не шла – слишком велики были ставки, впервые егоусилия могли повлиять на дела и заботы всего человечества. Было чуточку страшно,и каждая клеточка тела упруго напряглась – как на охоте, когда хозяин берлогиуже донельзя разъярен жердями и вот-вот взмоет на божий свет…

Задача, не исключено, не решалась оттого, что не хваталокакой-то качественно иной точки зрения, какого-то нового допущения, их-то Снерги пытался отыcкать.

Теория вероятности была святой и нерушимой, но давно ужесуществовал фактор, то и дело нарушавший ее постулаты и вмешивавшийся в еесуществование – человек. Даже то, что он существовал такой, само по себе было нарушениемправил – ведь по теории вероятности человек мог и не возникнуть на Земле…

Следовало проработать вопрос о том, что является мистикой, ачто – нет. Если поразмыслить, мистикой испокон веков считалось и звалось то,что превышало на данном этапе человеческие возможности и противоречило данномууровню развития науки. Лет триста назад, во времена ироничного Вольтера,возвратом ко временам шарлатанских теорий астрологов автоматически стало бызаявление, что происходящие на Солнце процессы влияют на урожаи пшеницы вЕвропе и смертность среди сердечных больных в Азии или Америке. Его,утверждение это, признали бы мракобесной поповщиной из самых лучших побуждений– потому что понятия не имели о происходящих на Солнце процессах. Обманомсчитали и «святую» воду из серебряных сосудов – пока не отыскали механизмвзаимодействия ионов серебра с водой и его последствия. И так далее. И томуподобное…