– Не погаснет, – сказал Снерг и добавил из чистойвежливости, – но если я тебя затрудняю…

– О чем разговор, старик! – энергично отмахнулсяИпатов. – За такие задачки можно только благодарить. Инке я позвонил,чтобы не ждала, и пошел я в глубокий поиск…

Вычислитель выпустил длинную ленту формул и графиков, Ипатовсхватил ее, и Снерг понял, что пора уходить – его тут уже не существует. Ибесполезно было спрашивать, как сам Ипатов относится к выдвинутой церковникамигипотезе – для него имели значение лишь формулы и цифры, а не цель, радикоторой они были собраны. Не исключено, что на саму гипотезу он и не обратилвнимания. Математика была для Ипатова царством тайн, загадок и головоломныхзадач, которые следовало раскрыть, разгадать и решить – в этом был смысл жизни,а все, что творилось за пределами царства-государства, и куда вели проложенныеим в непроходимых чащобах тропки, кто по ним шагал, куда и зачем – это Ипатовауже не заинтересовало.

Снерг поднялся к себе на четвертый этаж. Дверь комнатыстажеров рядом с его кабинетом была приотворена, там горел свет, звенелагитара, и бархатный баритон Рамона был исполнен вселенской печали:

– Говорите, я молчу!

Все припомните обиды,

и нахмуритесь для вида,

мою руку не допустите к плечу,

говорите, говорите, я молчу…

Стажерам скучно было ждать, и они дурачились. Катеринкасидела на стуле посреди комнаты с видом гордой неприступности и изо всех силстаралась оставаться серьезной, Рамон стоял на одном колене и терзал гитару,извлекая душещипательнейшие рулады:

– Говорите, я молчу!

Как уверенно вы лжете…

Что же, вы себя спасете.

Я один по векселям плачу,

говорите, говорите, я молчу…

Хотя все обстояло как раз наоборот – Катеринка молчала, а онпел. Красавчик Рамон, ужасно гордившийся тем, что его прапрадед был знаком сХемингуэем и плавал с ним сначала в поисках подводных лодок нацистов, а послена рыбную ловлю. Медлительный в движениях, но вовсе не тугодум, обстоятельныйДенис и смуглянка Катерина, до сих пор удивлявшаяся впечатлению, котороепроизводит на окружающих. Это были славные дельные ребята с гарантированнымбудущим, пусть и не доросшие пока до самостоятельных программ. «Но смогут лиони осознать, – подумал Снерг, – смогут ли они?»

– Говорите, я молчу…

Денис бродил вокруг них в облике обуреваемого ревностьюкабальеро, трогал воображаемый эфес и рассыпал колючие взгляды. Троицавеселилась.

Снерг открыл дверь и сказал с порога:

– Продолжайте, я молчу…

Блямкнули струны, троица смущенно заулыбалась. Онинисколечко не робели перед Снергом, но с забавным эгоизмом юности, неменявшимся с течением веков, считали, что человек, который не сегодня-завтраразменяет четвертый десяток, все же не может быть равноправным участником ихдурачеств. Он, конечно, не старик, но все же – другой. Снерга это нисколечко незадевало – у каждого возраста свои открытия, заблуждения и истины.

Снерг придвинул стул, сел на него верхом так, чтобы видетьвсех троих, и сказал:

– Ну, приступим? С исходными данными ознакомились?

– Ознакомились, – ответил за всех Денис.

– Мнения?

– Ой, ну это же несерьезно… – мило сморщила носикКатерина.

– Делать им нечего, – солидно пробасил Денис.

– Идут в ногу с веком, – сказал Рамон. – Зрякомпьютеры мучают, бездельники…

Этого Снерг и боялся – ребята пока что просто принималиистины, которые им преподнесли учителя. Отстаивать эти истины в споре с хитрыми умным противником они еще не научились, а ведь правда становится твоей не тогда,когда ты взял ее бездумно из чьих-то добрых рук, – ее обязательно нужновыстрадать, защитить…

– Превосходно, – сказал Снерг. – В такомслучае, мы можем закончить все в три дня. Сделаем искрящийся иронией, сарказмоми юмором фильм, обличим, пригвоздим и высмеем мракобесов, одержимых маниейнавязать человечеству Бога. В конце концов, что они могут сделать? В лучшемслучае привлекут на свою сторону одного из ста тысяч. Но – во-первых, этотодин будет землянином нашего времени, которого отнимут у нас призраки прошлого.Нам следует драться, оболвань они одного-единственного на всю Ойкумену человека– что, кстати, уже и произошло, – но драться не с помощью искрящихсяиронией фильмов. А во-вторых… Это серьезнее, чем вы думаете, ребята. Ситуациясоздалась где-то даже трагическая, если хотите. Впервые за сотни лет религия незащищается, отступая, – отступаем мы. Отступаем, я уверен, точно так же,как Кутузов когда-то отступил из Москвы, но в отличие от него у нас нет планагенерального сражения… Они ухитрились перейти в наступление, понимаете вы это?Вы можете сказать, что наука их пока высмеивает. Правильно. Но с течениемвремени они накопят новые факты, они бешено работают, и неминуемо настанетмомент, когда их работу перестанут считать курьезом, но к тому времени онибудут еще увереннее стоять на ногах. Так что пока в бой идем мы, дилетанты…

Он замолчал и с радостью видел, что их лица обретаютнеобходимую серьезность.

– Но ведь не может быть и речи о Боге… – сказалРамон.

– Не может, – сказал Снерг. – Бога нет. Есть«что-то», и это «что-то» мы должны расшифровать. Наши эмоции – не оружие и неаргумент. Кстати, в инопланетян я тоже не верю. Мироздание оказалось сложнее,чем мы о нем думали – что ж, на то оно и Мироздание, так было всегда. Но мыдолжны доказать. Попам – чтобы навсегда отбить у них охоту подставлять намножку. Самим себе – чтобы навсегда избавиться от мыслей типа «а вдруг всеже?» – Мы не ученые, но и не просто регистраторы новостей, мы –катализатор, черт побери, детонатор, связующее звено. Резюмирую: я начинаюработать. Я допускаю возможность, что все случившееся может оказаться все жецепочкой глупых совпадений, и в этом случае мы станем посмешищем не одного лишьГлобовидения… Тот, кто останется со мной, должен забыть, что на светесуществуют такие вещи, как свободное время и личная жизнь. Денис?

– Она поймет, – сказал Денис.

– Рамон?

– Знаете, шеф, я уверен, что мой прапрапрадед плавал сПапой без таких вот вопросов…

– Катя?

– А я человек одинокий, – заявила Катерина. В еедвадцать лет такое заявление еще не казалось высказавшему его чем-то страшным…

«Ребята, – подумал Снерг почти растроганно. –Ребята… А ты дурак, вот что. Как будто право на серьезность и умениеосмысливать опасность во всей полноте является привилегией лишь твоегопоколения…»

Он коротко рассказал о дяде Мозесе. На лицах ребят вместе слюбопытством читалось лишь вежливое сочувствие, не больше – смерть дядиМозеса была для них абстрактной чужой смертью, не стучала в сердце пепломКлааса…